605
ным пренебрежением к талантам и ко всему, что создается, вы
нуждает нас из-за куска хлеба работать для газет оппозиции,
потому что только они и кормят нас! Право, нам больше ни
чего не остается!.. Ведь у меня столько врагов! И так трудно
заставить говорить о себе!»
И сквозь его горькие сетования, когда он повторяет нам и
напоминает самому себе, что ему только двадцать восемь лет,
прорывается вибрирующая нотка, которая свидетельствует о
хваткой воле и неукротимой энергии:
— А потом, мне предстоит еще много исканий... Да, вы
правы, мой роман расшатан: * достаточно было трех персона
жей. Но я последую вашему совету, свою пьесу я так и по
строю... А потом, ведь мы пришли позже, мы знаем, что вы —
наши старшие братья, Флобер и вы. Да, вы! Даже ваши враги
признают, что вы сказали новое слово в искусстве; они думают,
это ничего не значит, а ведь это все!
15 декабря.
< . . . > Мы были первыми писателями, творящими посред
ством нервов.
Очень опасная игра для глупцов и провинциальных умов —
опьяняться парадоксом. В один прекрасный день он может
пожрать их, — это случилось с Обрие. Я склонен думать, что
люди с сильной волей, с большим талантом не подвержены бе
зумию. Оно поражает и время от времени охватывает только
какого-нибудь Бодлера, то есть ожесточенного Прюдома, бур
жуа, который всю жизнь мучился, чтобы для шика казаться
безумцем. Он так старался, так к этому стремился, что умер
идиотом *. Мир этой позе!
С тех пор как существует суд, было пересмотрено только
одно дело: дело Иисуса Христа.
В XVIII веке мужчины и женщины мыслили живее, чем те
перь: доказательство этому — их письма.
22 декабря.
Сегодня в четыре часа окончили «Госпожу Жервезе».
24 декабря.
Отвращение, глубокое отвращение! Готье-сын, сын «Маде
муазель де Мопен» *, поставлен во главе административной
606
полиции, наблюдающей за парижской прессой. Его папаша, эта
девка, как теперь ого жестоко, но справедливо называют, готов
на любую низость, на любое унижение, готов сам совершить
любую гнусность или допустить, чтобы ее совершили ради него,
и все это затем, чтобы смиренно проскользнуть в Академию.
Мы с удовольствием вновь повидали Флобера; и наша
троица медведей и одичавших отшельников поверяла друг
другу свое презрение, свое возмущение всеми теперешними
низостями, жалкими характерами, падением нравов у литера
торов и, наконец, той угодливостью, с которой один из наших
мэтров и любимый нами друг унижает в своем лице достоин
ство каждого из нас.
31 декабря.
Заканчиваем год, вспоминая о человеке, которого мы лю
били и который любил нас больше всех, — о Гаварни; перечи
тываем то, что сказано о нем в наших интимных записках.
ГОД 1869
Полночь, 1 января.
Мы обнимаем друг друга в саду у нашего дома, при свете
новогоднего месяца.
Днем мы носили свою рукопись Лакруа, оставили свои кар
точки у принцессы, — так прошел наш первый день нового года.
Я впервые видел на улице, как скромные, простые люди
несли в подарок кому-то по случаю Нового года экзотические
растения и маленькие пальмы.
5 января.
< . . . > Одна шутка прекрасно характеризует гибельную и
слепую политику наших дней — эту шутку отпустил Руэр в раз
говоре с Ватри, напуганным нынешними обстоятельствами. Наш
новый Ришелье, апологет бездеятельности, выслушивает собе
седника и спокойно отвечает ему: «С некоторого времени я вни
мательно изучаю одного китайского философа и его муд
рые мысли применяю на практике, — этого философа зовут
Плю-Ю!
Рассказы доктора Робена у Маньи: подробности потрясаю
щих и страшных опытов над обезглавленными, над телами без
головы, которые через сорок пять минут после смерти движе
нием живого человека подносят руку к груди в том месте, где
их ущипнули; и многих других опытов, подтверждающих тео
рию независимости мозга от сердца.
Ничто не может так отвлечь нас от нашего болезненного
состояния, прервать наши мучения из-за всяких наших неду
гов, как эти высокие взлеты науки, эти мечты, возникающие,