вее! — Кирпич сохраняется только восемьсот лет! — ответил
домовладелец. < . . . >
Бер-на-Сене, 6 сентября.
Глубокая грусть при виде берега Сены, где ты бывал пол
ный здоровья и творческих сил, а теперь снова проходишь по
тем же тропинкам, едва волоча ноги, и природа уже ничего не
говорит писателю, который заключен в тебе. < . . . >
22 сентября.
<...> В романе «Светские женщины», который мы хотим
написать *, не забыть о женском типе в образе г-жи Лобепин-
Сюлли и г-жи Уэльс де ла Валетт, женщине с перевозбужден
ными нервами.
29 сентября.
Кто не читал бесед Наполеона в интересных, живых, никому
не известных «Мемуарах» Редерера *, тот не знает особого
красноречия этого гениального человека; это было, собственно
говоря, бродяжничество красноречия.
1 ноября.
Нам, право, не везет. Только сегодня мы устроились в па
вильоне Катин а *, куда нас пригласила принцесса, чтобы из
бавить от шума, преследовавшего нас дома, — и сегодня про¬
буют колокола, которые она недавно подарила здешней церкви.
Священник велит звонить в них только по десять минут каждые
четверть часа!
633
Быть больным и не иметь возможности болеть у себя дома,
таскать свои страдания и свою слабость с места на место, то в
снятый вами дом, то в дом, куда вас пригласили пожить друзья!
10 ноября.
Несмотря ни на что, работаем над «Гаварни». <...>
14 декабря.
Все духовные страдания превратились из-за нервной бо
лезни в страдания физические, и кажется, что телом ты во вто
рой раз мучишься от того, что однажды уже мучило тебе
душу. < . . . >
ГОД 1 8 7 0
1 января.
Сегодня, в день Нового года, ни одного гостя, ни одного из
тех, кто нас любит, ни души: с нами только одиночество и
страдание.
5 января.
Этой ночью ворочался с боку на бок, не в силах забыться
сном, и развлекал себя, оживляя в памяти далекие картины дет
ства.
Я вспомнил Менильмонтан, этот замок, в свое время пода
ренный герцогом Орлеанским одной оперной танцовщице, а
впоследствии перешедший в наследственное владение нашей
семьи, где жили мои дядя и тетя де Курмоны, г-н Арман Ле-
февр с женою и моя мать, пользовавшаяся дружбой обеих дам.
В моих мыслях вставали старинный театральный зал, роща,
полная всяких страхов, где были похоронены родители моей
тети, беседка в стиле греческого храма, — дамы поджидали там
возвращения мужей из Министерства иностранных дел или из
Высшей счетной палаты; вспомнился мне старый садовник,
грубиян Жермен, запускавший граблями в тех, кого ловил за
кражей винограда. Как живой встал в памяти дядюшка моей
тети, занятный старый чудак, — он всегда возился в глубине
сарая, пытаясь сделать трехколесную повозку-самокат. И за
мок, и сад, и роща представлялись мне большими-большими,
как все, что мы видели глазами ребенка.
Затем я перенесся воображением к своей ранней юности, к
поре моего пребывания в Орлеане, у дяди Альфонса *, — он рож
ден был стать каким-нибудь монахом-ораторианцем, но обстоя
тельства заставили его заняться торговой деятельностью в Анг
лии; доведенный чуть не до разорения своим компаньоном,
635
уехавшим в Ост-Индию, он удалился на покой в свое именьице
в Луарэ, захватив с собою томик Горация, цепочку от ча
сов. < . . . >
10 января.
Замешательство, смятение, нечто вроде ужаса — вот что
я, несчастное, нервное создание, испытываю теперь при виде
толпы.
После многих-многих месяцев я снова берусь за перо, вы
павшее из руки моего брата. Сначала я хотел было прервать
этот дневник на его последних записях, на той записи, где уми
рающий оглядывается на свою юность, на свое детство...
«К чему продолжать эту книгу? — думал я. — Моя литератур
ная карьера окончена, мои литературные замыслы умерли...»
Сегодня я думаю так же; но я испытываю некоторое облегче
ние, рассказывая самому себе об этих месяцах отчаяния, об