ными наспех и кое-как, и я по-прежнему остаюсь сторонником
манеры Руссо и Дюпре. Несколько морских пейзажей, — но это
неумелый Йонкинд.
Пятница, 12 июля.
Юбилейная выставка в честь столетия 1789 года. Не знаю,
зависит ли это от освещения, более приспособленного для вы
ставки машин, чем для выставки картин, но живопись, от Да
вида до Делакруа, кажется мне живописью одного и того же
художника, — везде один и тот же колорит, напоминающий цвет
желчи, и уныло-желтое солнце, как на итальянских майоликах...
Да, современная живопись занимает слишком почетное место в
наше время... В сущности, в искусстве есть итальянские и не-
477
мецкие примитивы, затем — подлинная живопись, представлен
ная тремя художниками: Рембрандтом, Рубенсом, Веласкесом, —
и после этой школы великого и истинного мастерства — еще ми
лые, лукавые картинки французских и, в особенности, венеци
анских художников. А потом ничего более, кроме жалких возоб-
новителей — за исключением пейзажистов начала и середины
этого столетня.
Воскресенье, 14 июля.
Сегодня — грохочущая всеми пушками славного города Па
рижа годовщина Революции 89 года, этой революции, сделавшей
из великой некогда Франции маленькую и нелепую нынешнюю
Францию с ее теперешним правительством, где на семь мини
стров приходится не менее трех, заслуживающих места на
скамье суда исправительной полиции.
Пятница, 19 июля.
Во время нашей утренней прогулки Доде говорит мне, что
я пропустил вчера очень интересный разговор с Мистралем,
рассказавшим по ходу беседы почти полную свою биографию.
И Доде пускается в пространные рассуждения об этом поэте-
крестьянине, привязанном душой и телом к своему полю, своему
именьицу, своему дому, своим родичам, своей провинции, — сло
вом, ко всей той старой деревенской Франции, из которой он
извлек свою поэзию.
Доде рассказывает, как Мистраль ребенком четыре раза убе
гал из коллежа и возвращался домой, в деревню, а в двенадцать
лет изготовил два крошечных плуга — ныне лишь эти две без
делушки украшают жилище поэта. Затем я узнаю, что он при
страстился к занятиям и решил остаться в коллеже, только
когда познакомился с «Георгиками» Вергилия и «Идиллиями»
Феокрита. Своеобразный человеческий тип — этот крестьянин
из высшего аристократического слоя, у которого сельский труд
под прекрасным небом Юга приобрел идеальные черты, не при
сущие ему на Севере.
В этой биографии, расцвеченной провансальскими выраже
ниями, которые Доде тут же воспроизводит для своих слушате
лей, прогуливаясь с ними по аллеям парка в Шанрозе, фигури
ровала история о двух браках.
В первый раз Мистраль должен был жениться на одной севе
рянке, северянке, приносившей в приданое миллионы; он порвал
с нею, испытывая великую печаль в душе, и вернулся в свое ма
ленькое имение, ибо ощутил всю несоразмерность своего состоя-
478
ния с владениями своей будущей жены и побоялся, что это
огромное богатство лишит его поэзию вдохновения.
И в присутствии своей жены, красивой женщины, у которой
катились слезы по щекам, когда она слушала его, Мистраль рас
сказал — в лицах, как истый южанин, — о другом браке, то есть
о своей женитьбе на этой самой женщине. Статья Ламартина
«Мирейль» * натолкнула его на переписку с молодой девушкой
из Дижона и ее матерью; как-то, будучи проездом в Бургундии,
он сделал визит своей корреспондентке. Прошли годы, многие
годы, и каждый вечер, когда он ужинал со своей матерью, он
слышал от нее одно и то же: «Мужчины рождаются, чтобы всту
пать в брак... чтобы производить на свет детей... Как ты будешь
жить, когда меня не станет? Заведешь себе горничную и будешь
с ней спать?» Однажды ночью, после очередного выговора, Ми
страль вспомнил о совсем маленькой девочке с огромными пре
красными глазами, которую он видел у юной дамы из Дижона,
приходившейся ей теткой. Он поразмыслил, сколько лет могло
бы ей сейчас быть, подсчитал, что девятнадцать, поехал в Ди
жон, отправился в дом, где был с визитом двенадцать лет назад,
просил руки девушки и получил ее по прошествии трех часов.
И Доде, находя у себя с Мистралем некоторые родственные
черты, заявляет, что у него тоже врожденная любовь к полям,
что его никогда не тянуло в Париж, как его брата, который
стремился туда уже в ранней юности... что он не ведал често
любивого желания стать знаменитым, что его занесло в Пария;
как пушинку и что стремлением к славе он обязан той среде,
куда он попал. <...>
Среда, 24 июля.
По поводу статьи Леметра об Анатоле Франсе в «Фигаро»
Доде сказал мне: «Все это — шайка Ренана, шайка эрудитов
с чуть-чуть заплесневелой ученостью, но и с крупицей поэ
зии». — Да, это — эрудиция для женщин, приспособленная для
них кокетливыми профессоришками, чей великий наставник —
Ренан.
Вторник, 6 августа.
Завтрак у Дрюмона. < . . . >
Доде вернулся; сидя в углу, навалившись на маленький сто
лик, он ленивыми глотками потягивает из чашки кофе и, вне
запно перебив наши сетования на современное общество и его
вялость, принимается красноречиво говорить о том, что нынеш
нее поколение подобно Гамлету, что у него, по выражению Бод-
479
лера, действие противоречит мысли, что сама эпоха не допускает
действия; Доде говорит, что он предложил Жоффруа взять
фразу Бодлера в качестве эпиграфа к его книге о Бланки *.
Вторник, 13 августа.
В нынешнем сенате, с его требованием изъять мою пьесу
«Жермини Ласерте» и его решением о генерале Буланже, —
разве не следовало бы, при режиме подлинной свободы, казнить
каждого десятого?
И в этом сенате — пройдоха Эбрар, требующий, чтобы Рош
фор не подвергался преследованию, — из страха, что он предаст
огласке в «Энтрансижан» его финансовые махинации. < . . . >
Вторник, 20 августа.
Поистине в эти дни Констанов, Тевене, Рувье, Бореперов
я ощущаю поползновение заняться политической литературой...
Мне жаль, что я уже стар, — пожалуй, я был бы полемистом
менее пале-рояльным и более зубастым, чем Рошфор. <...>
Вторник, 3 сентября.
<...> Промышленность, ох, эта промышленность! Здесь, в
высокой части этого чудесного имения, расположена писчебу
мажная фабрика, отбросы которой погубили всю рыбу в реке.
Внизу находится красильня, и ее серные испарения мало-по
малу убивают деревья в соседнем лесу.
Не пройдет и ста лет, как промышленность загубит всю
природу во Франции. <...>
Среда, 11 сентября.
Когда крестьян спрашивают, что они думают о нынешнем
правительстве, они отвечают: «Хватит уж, сыты по горло!» —
«Значит, вы хотите принца Орлеанского? Хотите генерала Бу
ланже?» Они отрицательно качают головами, упорно твердят:
«Сыты по горло!» — и больше из них ничего не вытянешь. <...>
Среда, 2 октября.
<...> В ожидании принцессы, очень поздно возвратив
шейся из Парижа, я раскрыл «Нувель Ревю» и наткнулся на
роман Рони «Термит» *, который, на мой взгляд, должен назы-
480
ваться «Восходящая юность». На этой книге лежит печать под
линно самобытного таланта Рони; она дает картину современ
ного литературного мира, но, по-моему, обладает тем недостат
ком, что ее герои — не портреты определенных лиц, а лишь