тем, что министр чувствует поддержку со стороны Карно, кото
рый самовольно отменил утренние представления «Жермини
Ласерте» — так было угодно нашему республиканскому вла
дыке.
Пятница, 23 января.
Да, как я уже говорил, Сарсе, настоящий душегуб, под
ручный убийцы, вроде средневекового оруженосца, всегда гото
вый просунуть свой подлый нож в щель между латами и заре
зать упавшего с коня воина. Если кто-нибудь кричит: «Бей!» —
то будьте уверены, из-за его спины Сарсе кричит: «Режь!» *
Так он действовал по отношению к коммунарам после их пора
жения. Так он действовал и по отношению к священникам,
когда их начали преследовать. И вот теперь после довольно без
вредной заметки о «Девке Элизе» он сочиняет разгромнейшую
статью о пьесе, чтобы благопристойно дать министру и цен
зуре оружие для ее запрещения *. Вот гнусная и низкая
душонка!
Сегодня мне вдруг захотелось дать интервью, и я быстро за
писываю мысли, которые хотел бы развить.
В о п р о с . Это запрещение было неожиданным для вас?
Я. Нет. И все же... Видите ли, при монархическом режиме
это было бы в порядке вещей; но при республиканском прави
тельстве подобные меры могут лишь вызвать иронию и позаба
вить скептика... Однако рассмотрим все по порядку. У нас сей
час есть президент, который, может быть, сам по себе вполне по
рядочный человек, но являет собой воплощение ничтожества и
своим избранием обязан тому, что все признают это ничтоже
ство, — к тому же этот президент такой скромник... Далее, у нас
есть палата представителей, которая является представительст
вом провинциальной медиократии... Ибо в наши дни Париж
томится под гнетом невежества так называемых великих людей
из захолустных городишек. Раньше, когда в палате было больше
парижан, и среди них, конечно, находились посредственности,
но серенький парижанин чем-то похож на наших недалеких
юнцов из дипломатического ведомства, которые, скитаясь по
разным столицам и вращаясь среди умнейших людей, через не
которое время теряют кое-что от своей серости.
И вот этот господин, предержащий исполнительную власть,
и эти провинциальные медиократы, страдающие своего
рода литературным шовинизмом, хотят, чтобы трагедия при-
516
надлежала только им, — да, они хотят захватить благородного
героя... Но так как интерес публики от императоров и царей
античности перешел к маркизам XVII и XVIII веков, а потом
от маркизов к богатым буржуа XIX века, то они ждут, чтобы
драма остановилась именно на этом благородном герое нашего
времени и не спускалась еще ниже.
Эти люди и не подозревают, что полтораста лет тому назад,
когда Мариво издавал свой роман «Марианна», ему указывали,
что публику могут занимать только похождения дворян; и Ма
риво был вынужден написать предисловие *, в котором разъ
яснял, почему для него представляет интерес то, что обществен
ное мнение именовало низменными буржуазными приключе
ниями, и утверждал, что люди с философским складом ума и
не являющиеся жертвой социальных предрассудков, не без удо
вольствия откроют для себя женщину в какой-нибудь торговке
полотном.
Ну что ж, с тех пор прошло полтораста лет, быть может, че
ловеку «с философским складом ума», в духе Мариво, не воз
браняется ныне снизойти до служанки, до сброшенной на дно
жизни проститутки. И я заявляю, что, несмотря на запрещение
«Девки Элизы», несмотря на недоброжелательность, которую
глава правительства выказал по отношению к «Жермини Ла-
серте», не пройдет и двадцати лет, как обе эти пьесы будут ста
виться ничуть не меньше, чем пьесы с императорами, марки
зами и богатыми буржуа.
Суббота, 31 января.
Смакую следующее объявление в «Фонаре»: *
«Девка Элиза», драма, запрещенная цензурой, пользуется
большим успехом. Первый тираж в 300 000 экземпляров быстро
разошелся. Мы вынуждены предпринять новое издание».
Это объявление в «Фонаре» и оглушительные выкрики га
зетчиков на всех улицах Парижа — тут есть над чем призаду
маться Ажальберу.
Пятница, 6 февраля.
Сегодня вечером появилась разгромная, учтиво-разгромная
статья; называется она: «По поводу «Мемуаров знатного чело
века». Изо всех писателей, которым перевалило за пятьдесят,
больше всего наскакивают сейчас на меня. Похоже, что я
больше всех мешаю символистской братии, этим юным красно
баям, морочить людей!
517
Вторник, 17 февраля.
Со стороны Гюисманса было бы глубоким заблуждением ду
мать, что он становится писателем-спиритуалистом *. Разве
может быть спиритуалистом писатель с таким красочным, таким
великолепно материалистическим стилем? Настоящим спири
туалистом может стать лишь тот, кто пишет серым языком... Но
боже мой, зачем привязывать себя целиком и полностью только
к натуралистическому или только к спиритуалистическому ла
герю? Разве создание такой пьесы, как «Жермини Ласерте»,
помешало созданию «Госпожи Жервезе»? < . . . >
Среда, 18 февраля.
Хорошо, даже отлично, написан роман Гюисманса, напе
чатанный в «Эко де Пари». Нас не часто балуют в газетах та
кого рода прозой, и читать ее, едва проснувшись, — истинное
наслаждение. Сочный язык, за которым кроется мысль, — мысль,
родственная моей, но доведенная до крайности, — такова уж
особенность этого автора, он и в крайностях всегда артистичен.
Вторник, 3 марта.
<...> На днях Доде шутя сказал: «Если бы в моих произ
ведениях имелось родословное древо Ругон-Маккаров, как у
Золя, я бы, кажется, повесился на одной из его веток». <...>
Четверг, 12 марта.
По возвращении домой застаю наконец письмо с доброй ве
стью. Это письмо из театра Одеон. У меня просят текст пьесы,
чтобы начать репетиции для возобновления «Жермини Ласер
те». < . . . >
Пятница, 13 марта.
Сегодня вечером узнаю из газет о кончине Банвиля. Вот
беда! Один за другим уходят мои сверстники. Придется в этом
году позаботиться о том, чтобы должным образом подготовить и
свой собственный уход со сцены.
Суббота, 14 марта.
<...> Сегодня утром отправляюсь к Бингу взглянуть на
имущество Бюрти, выставленное на распродажу. Так и ка
жется, что покойный присутствует здесь. Раз уже произведе-
518
ния японского искусства вошли в моду, они пойдут, конечно, по
высшей цене, как пошли у меня на глазах эстампы и француз
ские рисунки XVIII века.
Сегодня на распродаже Бюрти идет с молотка коллекция
моих книг. Признаюсь, мне было бы любопытно присутствовать
при этой процедуре, но в то же время и неловко, — словно про
дают тебя самого. А между тем я с некоторым беспокойством
спрашиваю себя, по какой цене пошла рукопись «Госпожи
Жервезе», подаренная мною Бюрти, — единственная уцелевшая
рукопись романа двух братьев, остальные мы не сохранили.
Я поручил купить ее и дал на это триста франков, но Галлимар
дал Конке для покупок три тысячи франков. А что, если она
пошла за триста десять франков или по высшей цене?
Воскресенье, 15 марта.
< . . . > Сегодня Лоррен рассказал мне, что у Шарпантье он
встретил Золя, и тот дал понять, что недоволен некоторыми за
писями моего «Дневника», где я будто бы изобразил его ско
тиной. Вечером г-жа Доде подтверждает, что это правда, что
у нее самой возник спор насчет «Дневника» с г-жой Золя, кото