та, первая, не существовала вовсе. В самом деле, было бы ин
тересно сравнить эти две книги: одну, написанную автором,
еще не овладевшим умением наблюдать, и другую, созданную
им же в ту пору, когда это умение наблюдать превратилось уже
в тончайшую проницательность.
Вторник, 3 ноября.
По-прежнему ночи без сна, по-прежнему ощущение, будто
с одной стороны тела ободрана кожа, а внутри — время от вре
мени стреляющая боль, похожая на одновременные жалящие
уколы двух-трех пиявок.
Суббота, 7 ноября.
До опытов импрессионизма все школы живописи в Европе
отличались темным колоритом, — все, за исключением француз
ской живописи XVIII века; и я убежден, что светлые, молоч
ные тона французских мастеров, похожие на тона гобеленов,
526
возникли под влиянием этого прикладного искусства, объяс
няются его особыми требованиями, тем, что наши мастера той
эпохи привыкли половину времени работать на мануфактуры
Бове и Севра.
Суббота, 14 ноября.
Я снова засел за книгу о танцовщице Гимар и работаю над
ней, насколько позволяет мне мое болезненное состояние. Увле
кательное это занятие — воссоздавать людей, некогда сущест
вовавших, вот так, по кусочкам, беря материал отовсюду. Вчера
я был в библиотеке Оперы. Завтра отправляюсь к нотариусу,
преемнику нотариуса Гимар, за копией брачного контракта ба
лерины. Как-нибудь еще я пойду к Грульту, получить опи
сание портрета балерины в образе Терпсихоры, который был
сделан Фрагонаром в ее особняке на Шоссе-д'Антен. В другой
день я выберусь в Пантен, мне нужно отыскать то, что могло
еще остаться от здания, где помещался эротический театр * Ги-
мар; когда-нибудь я схожу и к господину Приэр де Бленвилье,
если он только еще жив, чтобы изучить редчайший эстамп
«Концерта втроем».
Среда, 16 декабря.
<...> Анекдот об американских вкусах. Лет пятнадцать
тому назад Хэвиленд купил картину Милле за тысячу пятьсот
франков. На следующий день он приносит ее назад, говоря:
«Я куплю у вас эту картину, когда она будет стоить десять ты
сяч франков».
Понедельник, 21 декабря.
Мне кажется, что никогда еще я не чувствовал в голове и
во всем теле такой слабости — она кажется уже предсмертной.
Однако сегодня я чувствую себя лучше, и вместе с этим улуч
шением в сознании моем ожили всевозможные планы, дела,
которые надо сделать в будущем, все то, о чем я уже и не ду
мал в последние дни.
ГОД 1 8 9 2
Вторник, 5 января.
Совершенно неожиданное письмо от Маньяра, главного ре
дактора того самого «Фигаро», который всегда был так вражде
бен ко мне. В этом письме, очень любезном, Маньяр предлагает
мне стать преемником Вольфа, то есть возглавить отдел искус
ства, гарантируя полную независимость мысли и свободу дей
ствий. Я отказался... Но не могу не думать о том, сколько лю
дей оказалось бы у моих ног, согласись я на это предложение,
каким уважением был бы я окружен в доме принцессы, нако
нец, как легко я нашел бы издателей, которые создали бы шум
ный успех «Дому художника», «Госпоже Жервезе» и т. д.
и т. д.
Четверг, 7 января.
< . . . > Званый обед у Доде. Были Шельхер, Локруа, супруги
Симон, Коппе. Положительно, в этом Жюле Симоне есть свое
очарование: прелесть какой-то особой тонкости мысли и мягко
сти речи. Что же касается Коппе, то это просто поразительный
озорник, — весь вечер фейерверк уморительных дурачеств, гру
бых и в то же время изящных и тонких. Да, Коппе — типич
ный парижский зубоскал века шутки, владеющий нашей мане
рой речи со всеми ее замечательными особенностями: скрытым
смыслом, едва начатыми фразами, оборванными иронической
гримасой, забавными намеками на события и факты, известные
лишь в отборной, болезненно-изощренной интеллектуальной
среде.
Суббота, 9 января.
Мопассан — пусть это замечательный novelliere 1, очарова
тельный рассказчик, но стилист или большой писатель — нет,
пет и нет!
1 Рассказчик ( итал. ) .
528
Воскресенье, 10 января.
< . . . > Доде повел себя очень мило и очень по-дружески, он
постарался заинтересовать Конена моей пьесой, и тот в четверг
спросил его: «Что же вы не дадите мне прочитать пьесу Гон
кура?» * И заговорил о том, чтобы поставить мою пьесу вместе
с пьесой Доде в момент, когда публика начнет остывать. Такая
постановка мне совершенно не нравится. Не знаю, что де
лать. Я собирался, не дожидаясь решения палаты о цензуре,
передать пьесу Антуану. Впрочем, посмотрим.
Когда я уже собирался уходить вместе с молодоженами,
Доде стал читать нам третий акт «Лгуньи» *. Он очень доволен
своей пьесой как драматическим произведением, и еще перед
обедом, в фиакре, так пересказал мне ее, что у меня создалось
впечатление очень сильной вещи. И что же, при чтении я был
разочарован... Почему? Думаю, потому, что весь драматизм дей
ствия строится на чувствах, лишенных правды, на самоубий
стве, которое, по сути дела, является авторской выдумкой и про
тиворечит характеру лгуньи.
Четверг, 21 января.
«Я не ощущаю связи, — говорил я сегодня вечером у Доде, —
не ощущаю связи с человечеством, когда его описывают писа
тели, не являющиеся моими современниками... Мне чуждо че
ловечество Шекспира, но мне близко человечество Бальзака...
По сути дела, Шекспир — величайший романтик, его персо
нажи живут в мире, приподнятом над действительностью». И я
добавил, относительно Бальзака, что рассматриваю его как ве
личайшего творца человеческих образов, как могучего распро
странителя идей, но что вместе с тем я должен заявить: читая
его, этого же самого Бальзака, я порой испытываю ощущение,
что передо мной дешевое чтиво для широкой публики, потому
что Бальзак не был ни стилистом, ни тем, кого принято назы
вать мастером в литературе. < . . . >
Вторник, 24 января.
<...> Нет, у Гаварни в его подписях к карикатурам мы не
найдем ни жестокости, ни бессердечия; скептические изрече
ния Вирелока смягчаются добродушной и вместе с тем бла
городной философией. Да, творения Гаварни заставляют нас
внутренне улыбаться, от них не стынет кровь в жилах, не
пробегают мурашки по спине, как от кладбищенского юмора
Форена... Право, слишком много, слишком много злобы пако-
34 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
529
пилось ныне в этом мире — в писателях, в молодежи, в полити
ческих деятелях, и о чем же другом говорит наш век, как не
о закате целого общества?
Де Бонньер будто бы признался Доде, что статья, которую
он напечатал против меня в «Фигаро», вызвана тем, что, как
ему передали, я назвал его жену дурой набитой. Да, уж что-
что, а этих слов я отрицать не могу!
Четверг, 28 января.
Сегодня утром, разыскивая в «Эко де Пари» объявление о
пьесе «Долой прогресс!», нежданно-негаданно натыкаюсь на
объявление о пятнадцати представлениях в Одеоне «Жермини
Ласерте». А в полдень получаю письмо от одного испанского
издателя, который хочет купить у меня право на перевод
«Женщины в XVIII веке». Эта лавина счастливых событий (по
завчера, вдобавок, моя пьеса принята в театре Жимназ), пугает
меня. Боюсь, как бы вдруг не грянул гром! <...>