нет больше железа в крови, нация анемичная, заслуживающая
смерть от анархии или от иностранного завоевания! <...>
Четверг, 29 декабря.
Сегодня вечером Морис Баррес очень интересно рассказывал
о дуэли Деруледа, очевидцем которой он был, и об участии
Клемансо во всех таинственных аферах, во всей грязи послед
них дней.
549
Ему известна такая любопытная деталь: по всем большим
и важным вопросам Клемансо голосовал против мнения каби
нета, но его друзья в палате — восемьдесят человек — голосо
вали за кабинет. Можно подумать, что между ним и правитель
ством существует какое-то соглашение — ему предоставляют
свободу действий и сохраняют его престиж главы оппозиции, а
взамен он обеспечивает поддержку своих янычар в палате.
Морис Баррес сказал, что если бы Дерулед был убит или ра
нен, Клемансо разорвала бы толпа, ожидавшая исхода дуэли у
ворот парка.
Суббота, 31 декабря.
У Шаппе, антиквара на улице Лафайет, я сталкиваюсь с Ре-
жан, — по-видимому, она вышла перед обедом поглазеть на вит
рины. Беседуем о «Шарле Демайи» — она была на премьере;
наговорив мне много приятного, она сообщает некоторые подроб
ности о влиянии критики на зрителей. «Я только что виделась, —
сказала она, — с одной очень умной женщиной, которая встре
тила меня следующими словами: «Странно, Сарсе разнес пьесу *,
а я провела вчера в Жимназ очень интересный вечер».
Другая женщина, более осторожная в суждениях, спросила
меня при встрече: «Ну, как вы находите «Шарля Демайи»?» —
«Отличная пьеса!» — «Я тоже так считаю, только не решаюсь об
этом сказать».
Затем Режан говорит, о том, что Порель презирает прессу,
всегда бранившую все самое лучшее, что он когда-либо ставил.
«Впрочем, чтобы убедиться в ограниченности журналистов, —
добавляет она, — представьте себе, что едва я сыграла Жермини
Ласерте, как получила вот такую гору писем — и ее руки очер
тили размеры шкатулки, — в которых меня пытались отговорить
от этой роли... А ведь то были друзья, люди, привязанные ко
мне, они действовали в интересах моего будущего... Послушай
я их, так и осталась бы в дураках!»
ГОД 1 8 9 3
Четверг, 5 января.
Антуан пришел сегодня к завтраку, чтобы назначить день
представления «Долой прогресс!».
Он говорил о нищете окружающих его людей, которым часто
не в силах помочь деньгами, но стремится хоть немного облег
чить их жизнь, приглашая к своему столу; он рассказал мне о
Марии Сорви Голова, бывшей любовнице Метенье *, которая, как
полагает Антуан, находится в ужасном безденежье, потому что,
говорит он, у бедной девушки душа прачки, она совсем не такая
продувная, как, например, Но; и он поделился со мной по поводу
этой актрисы недавним своим грустным впечатлением.
Однажды утром, когда он зашел за ней перед репетицией и
собирался повезти ее завтракать, ее сынишка, перенявший
бойкие манеры Метенье, весело сказал: «Мама хорошо позавтра
кает... тем лучше! А то у нас дома едят не каждый день!» И от
этих слов мать залилась слезами. <...>
Вторник, 10 января.
С тех пор как молодые люди стали идеалистами, с тех пор
как они провозгласили, что в мире существует только идея, я
вижу молодежь, у которой, как никогда прежде, мало идей в
любой области, своих собственных идей в книгах, в оригиналь
ном устройстве жизни, в создании себе окружения и т. д. и т. д.
Воскресенье, 22 января.
Сегодня братья Рони долго говорят со мной о злой враждеб
ности, которую питает ко мне публика, — что верно, то верно,
но они уж слишком нажимают на эту ноту.
551
Я не смог удержаться и сказал им с легким раздражением:
«Вы найдете, что это претенциозно, пусть, но я объясняю на
строение публики тем, что в настоящее время во Франции начи
нают стыдиться и в то же время бояться порядочности; она все
больше стесняет значительную часть публики — публики, кото
рой не удалось привить мне — ни в моей личной жизни, ни в
профессии — снисходительность к низости, слабости, отступле
нию от принципов... Ибо я считаю себя честным литератором,
постоянным в своих убеждениях, презирающим деньги... И
осмелюсь утверждать, что в наше время я единственный образо
ванный человек, который, обладая таким авторитетным именем,
как мое, имея возможность еще лет десять писать романы, хо
рошие ли, плохие ли, но отлично оплачиваемые, — не делал
этого, потому что боялся, что они будут слабее написанных ра
нее. И что же, по отношению ко мне — всяческая суровость и,
кажется, я имею право это сказать, всяческая несправедливость!
А по отношению к Золя — всяческие нежности!.. К Золя, кото
рый в данный момент меняет шкуру так цинично, как никто и
никогда, воскуряет фимиам тем людям и явлениям, на которые
прежде плевал, и предается гнусностям, просто ставящим в
тупик, настолько они принижают человеческое существо».
Вечером, на улице Бельшас, Доде с пеной у рта доказывает,
что каждый несет наказание за свои дурные поступки, наказа
ние уже при жизни, и в подтверждение этой мысли упоминает
Эммануэля Арена и других; г-жа Доде, как добрая супруга и
женщина, защищающая христианский брак, подкрепляет мысль
своего мужа примерами всех катастроф, происшедших со знако
мыми ей разведенными женщинами... А я вовсе не убежден, что
на земле установлен такой благоразумный ад!
В какую-то минуту Доде заговорил о задуманной им пьесе
на тему о Страхе: текст, подкрепленный световыми и музыкаль
ными эффектами, никаких примитивных ужасов, а только са
мые простые вещи, как безмолвно-таинственное падение дождя
на деревенскую дорогу ночью.
Понедельник, 23 января.
В глубине души с некоторой иронией, впрочем достаточно
оправданной, я размышляю о том, с высоты какого презрения
театральная критика, всегда готовая расхвалить все, что угодно,
лишь бы не оригинальное, разгромила пьесу * человека, воссе
дающего на сорока томах, опередивших все, что было сделано и
написано до него.
552
Воскресенье, 29 января.
Сегодня я написал Симону, что хочу ответить Бауэру, опуб
ликовавшему две статьи против моего предисловия * к пьесе
«Долой прогресс!», где я говорю о славянском тумане и неуклю
жих плагиатах, которые только и могут быть порождены влия
нием скандинавского театра.
Вторник, 31 января.
Сегодня написал в «Эко де Пари», что отказываюсь от статьи
в ответ Бауэру. Не знаю почему, но в последние дни я не в
состоянии работать, полемизировать; недовольный статьей, я
бросил ее в огонь.
И все же в этом черновом наброске были справедливые
слова. Бауэр совершенно прав, говоря, что французский театр
почерпнул вдохновение из греческой трагедии, латинской коме
дии, испанских пьес, но он пишет, что нашему театру принесли
бы пользу заимствования на Севере; я отвечал ему, что влия
ния греческие, итальянские, испанские были влиянием умов
одной семьи, идентичных мозговых извилин, латинских, а не
гиперборейских голов.
И хотя я не мог в тридцати строках предисловия вдаваться
в подробности, указывать на отличие театра Толстого от театра
Ибсена, я все же отстаивал мысль, что в русских головах и в
произведениях русской литературы есть легкий туман — сла
вянский туман, правда не такой густой, как туман скандинав