Она, бесспорно, красивее моих остальных знакомых. Она любит одеваться и всегда хорошо одета и элегантна. Она, так же как вышеописанные девушки, художница. У нее бойкий, легко воспринимающий ум, она имеет характер откровенный и порой - ненадолго - вспыльчивый. Я с ней не схожусь абсолютно по взглядам на искусство, и это служит причиной нескончаемых и всегда исчерпывающих споров. Я с ней был в Музее нового западного искусства, ну и поспорили же мы там! Она ненавидит т.н. формализм в искусстве - я же его обожаю. И так далее. Майя наиболее привлекательна из моих знакомых девушек, и я люблю бывать у нее в доме, где она часто сцепляется с отцом и матерью. Мне нравится в Майе ее "нетронутость", хороший, хотя и вспыльчивый характер. И отец у нее очень умный человек - это сразу видно. Ну вот и все мои знакомые, а среди них нет настоящего, закадычного,
"коренного" друга. Впрочем, это неудивительно. У меня нет "общего круга", нет среды, нет постоянного общения с людьми. Может быть, я не располагаю иметь друзей, потому что я ненавижу шаблон, банальность и не похож на других. В общем - наплевать - я никогда не нуждался в друзьях, меня просто всегда удивляло, что я не имел настоящего, постоянного друга (очень возможно, что такая дружба очень редка). Но я рад, что имею знакомых, в частности Мирэль и Майю Левидову.
Они "развлекательны", и приятно с ними проводить время. Бесспорно существующие невидимые преграды между ними и мной не мешают сравнительной гармонии наших отношений. Если бы я поехал летом в Коктебель, там всегда летом живет Мирэль, и тогда бы там была бы, может быть, мне веселая компания, да к тому же Мирэль (студентка Изоинститута) могла бы мне помочь писать маслом (приятное с полезным). Очень возможно, что доктор запретит после воспаления легкого жару и купание, и тогда я уж летом не поеду в Коктебель. Впрочем, все может быть. На страницах этого дневника я буду писать точный отчет дальнейшего развертывания столь волнующих меня событий.
Дневник N 2 11 марта 1940 года
Георгий Эфрон Узнал от матери кое-что о комнате. Мать там была и говорит: "Комната очень маленькая, 2й этаж, центр. отопление, без ванны, до метро 3 трамвайных остановки - до центра 25 минут. Очень непривлекательные дома - впечатление унылое". Так.
Но Муля эту комнату берет. Мать не знает, как мы сможем устроить все наши вещи в такой маленькой комнате. Но мне все равно. Раз Муля говорит, что и это почти невозможно достать и что это дешево и т.п., то что ж - остается только мириться с судьбой (в форме очень маленькой комнаты). Даже если будет там плохо - наплевать. Что меня очень беспокоит - это как будет себя там чувствовать мать (на кухне, соседи и т.п.), потому что мне всюду хорошо (или средне). Но в общем - рано беспокоиться - переедем мы в Сокольники в июне (когда окончу испытания, если доктор позволит учиться), а до тех пор, по всей вероятности, будем жить здесь, в Голицыне. Я совершенно уверен, что в Коктебель мы не поедем, но, впрочем, чорт его знает, как все это закристаллизируется. Мать говорит, что совсем около Сокольников (т.е. около того места, где мы будем жить) есть лес и парк и что "летом мы будем туда ходить гулять"… Нда… конечно. Потом меня интересует вопрос, в какую школу я пойду - в Сокольническую или в какую-нибудь московскую. Впрочем, увидим. Сейчас не нужно обо всем этом беспокоиться. Конечно, все это чрезвычайно несладко, но что же делать? Мы сейчас на самом низу волны - может быть, что окажемся скоро на верху этой волны. Такое систематическое чередование бед и неприятностей не может долго еще продолжаться. Я верю, что будут для нас и хорошие времена. Я верю, абсолютно уверен в том, что отец и сестра будут оправданы и освобождены. И это будет началом, как мне думается, нового течения нашей и моей жизни вверх, к чему-нибудь хоть немного похожему на счастие. Конечно, даже если это (оправдание и освобождение отца и сестры) и не будет сигналом для лучшей нашей жизни, что вполне возможно, то сам этот факт будет столь радостным, столь окрыляющим, что он затмит все остальное. Если отец и сестра будут освобождены, то это даст столько надежд на лучшее будущее, что эти надежды, даже и неоправданные, сделают на какой-то срок жизнь мою полноценнее, что по сравнению с моей теперешнею жизнью означает очень много. Я знаю и убежден в том, что отец и сестра будут оправданы и освобождены. Конечно, этот вопрос для меня самый наиглавнейший, и он перекрывает все остальные вопросы, даже самые для меня насущные. Когда я начинаю сравнивать вопросы об испытаниях, возможной поездке в Коктебель с вопросом об освобождении отца и сестры, то эти вопросы, только что сильно меня волновавшие, делаются вдруг абсолютно микроскопические.
Дневник N 2 12 марта 1940 года
Георгий Эфрон Сегодня - выходной день. Я почему-то хорошо себя чувствую (морально, потому что физически я все время хорошо себя чувствую). Не знаю - как-то хорошо, выходной день… Впрочем, по-настоящему этот день ничем для меня (в данном моем положении) не отличается от остальных дней, но мне приятно (может быть, отблески "старины").
Смутная надежда, что в выходной день что-нибудь будет интересное. Может, навестит Мирэль. Впрочем - все это пустяки пустяшные. За тонкой перегородкой глупые дочки глупой хозяйки ноют глупые романсы (боже, какая пошлятина!) и рассказывают сплетни, громко чавкая кофием. Чорт возьми! Есть дураки же на свете!
Наши хозяева (хозяйка и ее две дочери) - настоящие мещане. Странно - люди живут в Советском Союзе - а советского в них ни йоты. Поют пошлятину. О марксизме не имеют ни малейшего представления. Да чорт с ними! Наплевать. Все-таки странно.
Пытался с ними говорить о международном положении - ни черта не знают!
Абсолютно ничего не знают. А дочери хозяйки газеты читают, в пионеротряде состоят. Младшая дочь учится на "плохо" по всем предметам. Здорово! Не понимает, этакая тварь, что по-настоящему - это вредительство! А еще поет оборонные песни.
Эх, да что! Пытался ей объяснить - в ответ - ха! ха! ха! и - это не твое дело.
Не переношу мещан - это самые вредоносные, тупые и консервативного духа люди. А они (дочери) все поют свои романсы. Как не могут понять, что это за колоссальная пошлятина! Пищат, да и только. Наверное, в той комнате, в Сокольниках, будет страшный беспорядок из-за узкости и малости объема. Я ненавижу беспорядок; если бы я сам наводил порядок, то было бы всегда все на месте, но мать не имеет этого таланта, хотя очень и старается. Что ж! нечего делать, будет беспорядок. Мне-то что? Надоело все это. Впрочем, будем ждать: ждать доктора, ждать выздоровления, ждать освобождения папы и Али, ждать, ждать, ждать… Вся моя жизнь заключается в ожидании. Впрочем, может, все это как-то уравновесится, если буду ходить в школу снова, что возможно. Ждать, ждать, ждать. Ничего, нужно вооружиться большим терпением… и ждать.
Дневник N 2 14 марта 1940 года
Георгий Эфрон Вчера был доктор. Позволил заниматься дома в течение двух-трех дней и, если не повысится температура - выходить на волю в течение получаса (3 дня), а потом, если температура не будет повышаться, и ходить в школу будет можно. Он сказал - никакого спорта, только прогулки и физкультура. И он не советует ехать летом на жару. Теперь есть два факта: никакого для меня спорта (из-за сердца - недоразвитое) и мы не поедем в Коктебель. И буду ходить скоро в школу. Тэк-с. Ну что ж - кроме Коктебеля, все это прекрасно. Доктор сказал, что мне нужно пойти просвечиваться в Москву. Кстати, я вылечу и зубы. Теперь я уверен, что если продлят наш срок пребывания в Голицыне, то я выдержу июньские испытания. После того как вылечу зубы и просвечусь, моя главная задача будет, слежка за здоровием, поднапереть на учебу и выдержать испытания. Если все будет идти ровно, то этот мой план осуществится. Не знаю - мне кажется, что вышеупомянутая волна начинает вновь выносить мой и мамин корабль на самую верхушку. Увидим, что будет дальше.