29.11. Добровольный пленник веры, если он одержим поисками истины (своеобразный комплекс), тем фанатичнее отстаивает единственную истинность своей веры, чем мучительнее сомневается в ней. Тревожимый проклятыми вопросами, он легко побивает атеиста, ибо тот лишь слегка думал о вере, возражения его поверхностны – на этом уровне верующий уже мучил себя и нашел ответы, а до того, более глубокого, пласта атеист не доходит (вообще: отрицающий то, что требует в первую очередь внелогического постижения, хоть на полштыка да не добирает до сути); и отвечая ему, «закомплексованный», все же не в силах разделаться
со своими глубинными сомнениями. *** Похоже, я угадал, почему так вдруг перенесли суд на декабрь. Оказывается 25-го ноября 25 сессия Генеральной Ассамблеи ООН приняла специальную резолюцию о борьбе с угоном самолетов. Великолепный демагогический козырь, удар по всем сомнениям в справедливости приговора. С таким козырем можно нас и под вышак подвести. Не исключено, что меня не просто пугали расстрелом во время следствия. Сейчас мне во всяком случае кажется, что капитан Савельев, последний из трех следователей, готовивших меня к обряду крещения в зеки (или в покойники?) не блефовал, сказав: «По отношению к нашим врагам ничто не может быть достаточно жестоким. Наш закон предусматривает расстрел – советую вам помнить об этом». Сначала они пытались уломать меня уверениями, что больше 12 лет я не получу, а потом заместитель начальника следственного отдела КГБ Ленинградской области подполковник Елесин В.П. – весноватый мужичок, этакий деревенский хитрец, работающий под рубаху-парня, – дважды угрожал мне расстрелом, если я не образумлюсь и не надумаю содействовать следственным органам. Хотел было написать протест против применения психических пыток, да раздумал – ничего не даст: это ведь не произвол, а рассчитанный ход, вполне согласующийся с эзотерическими правилами их игры.
Когда я узнал об освобождении из-под стражи Мэри[4], Алевтины Ивановны, Лизы и Юлии[5], чувство радости за них было омрачено впервые у меня возникшим подозрением, что или меня или Дымшица подведут под расстрел, для чего и создается гуманный фон. Хотя очевидная необязательность такого вывода тут же меня и утешила. Бывает, что по 58-й не привлекают к ответственности тех или иных лиц (даже в случае равной – а то и большей – виновности с теми, кого-таки усадили на скамью подсудимых) по разным соображениям, далеко не всегда ясным для непосвященных в тайны Лубянки. Уж кто-кто, а КГБ-то может позволить себе поамикошонствовать с законом… государственных польз для, разумеется. Произвол лиц, действующих от имени закона, это любой сдвиг – в сторону ли гуманности (всегда очень рассчетливой), в сторону ли чрезмерной жестокости. Более того – один сдвиг предполагает, провоцирует и оправдывает другой. Разумеется, это не значит, что я хотел бы увидеть на той самой скамье Мэри и других – упаси Боже. Болей я за будущее России, сохрани я надежду на грядущее превращение российского Савла в Павла, я бы ратовал за строгое соблюдение закона, ибо выработка истинного уважения к закону и, следовательно, к человеку – спасение от многих традиционно российских бед. Но поскольку царство Смердяковых, перестрелявших в 17 г. всех Дмитриев и Алеш, а в 37 г. – Иванов Карамазовых, кажется мне достаточно вечным, я рад за любого, вырвавшегося из скифских жарких объятий, какой бы ценой это ему ни удалось…
Одна из наиболее действенных мер против угона самолетов – реальное уничтожение крепостничества хотя бы в государствах-членах ООН. Однако об этом в резолюции ни слова. Правда, напечатана она не целиком – может, в ней что-нибудь и говорится такого, что советскому гражданину не положено знать. Большинство из нас неоднократно ходатайствовало перед соответствующими органами о выезде в Израиль и получало немотивированные отказы. Ведь нельзя же всерьез воспринимать такую мотивировку: «Вы жилплощадью и работой обеспечены», если человек говорит, что считает Израиль своей настоящей родиной, средоточием своих духовно-национальных устремлений и именно поэтому хочет там жить. Угон самолета как мера защиты своих человеческих прав? Тогда вопрос может стоять лишь о превышении необходимости обороны.