— Солнышко… — шепотом вырвалось у меня.
— Его отправили сюда страдать, Орри. Он должен расти, исцеляться, постигать уроки… Чтобы когда-нибудь, возможно, вновь к нам присоединиться. Но учти, это должно было стать еще и наказанием. — Она вздохнула, и я услышала далекий шорох дождя. — К несчастью, он слишком рано встретил тебя. Вот прошла бы тысяча лет… тогда, быть может, я и сумела бы уговорить Нахадота отпустить вас на волю. Но теперь — нет.
Я не сводила с нее слепых глаз, совершенно ошарашенная чудовищностью ее слов. Они сделали Солнышко почти человеком, чтобы он лучше постиг труд и боль смертной жизни. Они наложили на него чары, обязав защищать смертных, жить среди них, понимать их… Быть как они. И он не имел права любить их.
«Любить меня», — поняла я вдруг, и меня пронизало сладостью осознания и одновременно горечью: вот оно к чему привело.
— Так несправедливо… — выговорила я.
Я даже не рассердилась, на это у меня хватило ума. Опять же, раз они твердо вознамерились лишить меня жизни, почему напоследок не высказать все наболевшее?
— Смертные любят, — продолжала я. — Вы не можете уподобить его нам — и лишить этого свойства. Противоречие получается!
— А ты вспомни, почему его сослали сюда. Он любил Энефу — и погубил ее. Он любил Нахадота и своих детей, но много веков мучил их. — Она покачала головой. — Опасна его любовь.
— Но это была…
«Не его вина», — чуть не вырвалось у меня, но это было неправильно. Немало смертных теряло рассудок, но не все же набрасывались и убивали своих любимых. Солнышко принял на себя ответственность за содеянное, и не мне это отрицать.
И я сделала еще попытку:
— А вам не кажется, что он как раз и нуждается в смертных возлюбленных? Быть может…
И тут я снова прикусила язык, потому что едва не ляпнула: «Быть может, у меня получится исцелить его ради вас!» Нет, это было бы уж слишком самонадеянно — какой бы доброй ни казалась Госпожа.
— Возможно, это как раз то, что нужно ему, — ровным голосом произнесла леди Йейнэ. — Но не то, что требуется Нахадоту.
Я вздрогнула и замолчала, чувствуя себя совершенно потерянной. Серимн не ошиблась в своей догадке: Госпожа прекрасно понимала, какую цену заплатит человечество за новую Войну богов, и делала все возможное для ее предотвращения. А это, в частности, означало тонкое равновесие нужд обоих израненных Братьев; и сейчас она пришла к выводу, что ярость Ночного хозяина больше заслуживала удовлетворения, чем печаль Солнышка. Я не могла ее за это осуждать. Там, в спальне, я имела случай ощутить эту ярость, эту жажду воздаяния; такова была их мощь, что мои чувства едва выдержали. Меня до глубины души изумляло, что она, кажется, вправду лелеяла некоторую надежду однажды примирить всех Троих.
Может, она была такой же чокнутой, как и Солнышко?
Или просто делала что могла, чтобы навести мост через разделившую их пропасть? А если так, то что значит лужица демонской крови и одна маленькая жестокость — по сравнению с целой войной?.. Несколько разрушенных жизней, когда речь идет о выживании человеческого большинства?.. Тем более что через тысячу лет — или через десять тысяч — гнев Ночного хозяина может быть наконец утолен. Ведь так, наверное, рассуждали боги?..
По крайней мере, Солнышко к тому времени забудет меня…
— Отлично, — сказала я, и в голос все-таки прорвалась горечь. — Делайте то, ради чего пришли. Или собираетесь убивать меня медленно? Чтобы Солнышко лишнего помучился?..
— Он достаточно настрадается, зная, почему ты умерла; как — не столь важно.
Она помолчала.
— Вот если только…
Я нахмурилась, услышав, как изменился ее тон.
— Что?..
Она протянула через стол руку и приложила ладонь к моей щеке, коснувшись большим пальцем губ. Я чуть не шарахнулась, но вовремя совладала с собой. Кажется, ей это понравилось; я ощутила ее улыбку.
— Какая славная девочка, — повторила она и вздохнула — как мне показалось, с чем-то похожим на сожаление. — Быть может, я убедила бы Нахадота позволить тебе жить, при условии, что Итемпас будет страдать.
— Это как?
— Ну, к примеру, ты покинешь его…
Она не договорила и медленно отняла пальцы от моего лица. Я замерла, понимая, к чему она клонит, и мне стало от этого плохо.
Когда я все-таки сумела заговорить, меня трясло. Я наконец обозлилась, и это придало голосу твердости.
— Понимаю, — сказала я. — Вам недостаточно просто причинить ему боль. Вам надо, чтобы еще и я его ранила.
— Боль есть боль, — прозвучал голос Ночного хозяина.