— Не стоило мне затевать этот разговор, — тихо сказала она.
Ниваль покачал головой и повернулся к ней.
— Я никому не рассказывал этого. Только тебе. Сам не знаю, почему. В общем, я сбежал на следующий день, решив, что больше никогда не позволю женщине прикоснуться к себе. Отцу я высказал все, что думал о нем и его образе жизни. Для него это было ударом. С тех пор мы не виделись. Последнюю весточку о нем я получил три года назад.
Ниваль замолчал.
— А как ты попал к Нашеру? — Спросила Эйлин.
Он пожал плечами.
— Как обычно попадают на рыцарскую службу. Пошел в оруженосцы к одной… оригинальной личности. Испытал на своей шкуре, как боевое мастерство и рыцарский кодекс чести вбиваются плетью в спины амбициозных юнцов. И как весело проводят время некоторые рыцари и их друзья в компании молодых оруженосцев. Но я благодарен им за эту школу. Однажды ночью, лежа в холодной каморке и глотая слезы обиды, я дал себе слово, что когда-нибудь все эти гребанные аристократы будут лизать мне пятки.
— И сделал это, — тихо произнесла Эйлин.
Ниваль усмехнулся.
— Первое, что я сделал, став вторым лицом в Невервинтере — это вспомнил о своем старом добром учителе, пригласил его на вечеринку и устроил ему веселый аттракцион посвящения в рыцари. — Он вздохнул. — Мне и самому сейчас стыдно все это вспоминать. Но так хорошо, как в те минуты, я давно себя не чувствовал.
Он задумался ненадолго и сказал, словно сам себе:
— Я быстро взлетел и был еще очень молод. Я всю юность положил на то, чтобы добиться того, что сейчас имею. Закрыл душу для всего постороннего. Лишь изредка позволял себе расслабляться, но если уж делал это — то на полную катушку. И… я осознаю, насколько мстителен и тщеславен, мне и сейчас трудно контролировать все проявления своей паскудной натуры, а тогда — тем более.
— Ну, не такой уж паскудной, — возразила Эйлин, — если ты сам это признаешь. Ты же взрослый, сам понимаешь — все в твоих руках и тому подобное.
Он улыбнулся и посмотрел на нее долгим взглядом.
— И это все, что ты можешь мне сказать по итогам моей душещипательной… я хотел сказать, душеспасительной исповеди?
Эйлин пожала плечами.
— Ну, а что еще? Я, конечно, не могу успокоить тебя тем, что, мол, на твоем месте любой стал бы сволочью. Ты, судя по всему, и сам знаешь, что это не так.
Ниваль криво усмехнулся и сказал:
— Спасибо, добрая ты душа.
— На здоровье, — ответила Эйлин. — Не каждый стал бы сопротивляться судьбе хотя бы так, как это делал ты. То, чего ты достиг, вообще многим не снилось. — Она махнула рукой. — Короче, к черту эту душещи… душеспасительную философию, я уже пьяная.
Она взглянула на него и, похлопав по плечу, с сарказмом произнесла:
— Но, если ты вдруг захочешь переквалифицироваться из расчетливых гадов и пройдох в кристальные душки и, как следствие, вылетишь из Девятки — добро пожаловать в мои владения. Я тебя не брошу и не дам пропасть твоему таланту трубочиста.
— Ты не женщина, Эйлин, ты мечта, — в тон ей ответил Ниваль, подавая руку для пожатия, — и где ты раньше пропадала? Вместе мы бы…
— Так, отставить, — перебила его Эйлин. — Не смущай мою юную душу всякими мерзостями.
— Юная душа? — Хохотнул Ниваль. — А ты знаешь, что Нашер сделал меня своей правой рукой, когда мне не было и двадцати пяти лет.
Эйлин ошарашено посмотрела на него.
— Ты стал начальником Девятки в двадцать пять лет? А сейчас тебе сколько?
— Тридцать будет в марте.
— Я и не думала, что ты такой молодой.
Ниваль хмыкнул.
— Между прочим, меня посвятили в рыцари, как и тебя, в 22 года. Но своих родовых владений у меня до сих пор нет.
— А они тебе нужны? — С сомнением спросила Эйлин.
— Уже нет, — он подмигнул ей, — у меня есть невеста с приданым.
Она поднесла к его носу кукиш.
— Вот тебе приданое. Раз я выгодная невеста, то найду жениха познатнее тебя.
Они поболтали еще немного, перешучиваясь и строя предположения о возможной родословной Эйлин и о том, кто из знатных граждан Невервинтера мог бы составить ей партию. Предложенную Эйлин кандидатуру ее соседа Грейсона Ниваль отверг в нецензурных выражениях, заявив, что лучше отдаст ее в жены самому Нашеру. Вскоре оба почувствовали, что шнапс окончательно подавил их волю к сопротивлению сну и усталости. Шум снаружи стал стихать. Видимо, кентавры тоже устали праздновать. Кто-то из них, желавший уединиться со своей дамой, стал барабанить копытами по дверям сарая и громко ржать, словно позабыл, что владеет человеческим языком. Но Ниваль заорал, что помещение уже занято, и если он намерен колотить в дверь до утра, то пусть хотя бы делает это ритмично. Что-то обиженно проворчав, незадачливый влюбленный пошел искать счастья в другом месте, а Ниваль повернулся к смеющейся Эйлин и, улыбнувшись, сказал: