Кара допила свое вино, и, вертя в руках кубок, исподлобья посмотрела на Сэнда и насмешливо улыбнулась.
— Какой ужас, я во власти маленького, тщедушного и мстительного эльфа. И что же он сделает?
— Ну… знаешь, — задумчиво произнес Сэнд, оценивающе оглядывая Кару, — я не только силен, но и снисходителен. А мстительность и неоправданная жестокость — признак внутренней слабости и неуверенности. Сила не в том, чтобы позволить себе все, а в том, чтобы проявить мудрость и великодушие…
Сэнд увлекся своей мыслью, и, пока он разглагольствовал, Кара поставила кубок, обошла его сзади и постучала по плечу. Наклонившись, она тихо сказала:
— Тук-тук… есть кто дома?
Она протянула руку, опершись локтем на его плечо. Сэнд почувствовал, как ее теплое дыхание щекочет ухо. Легкое прикосновение обтянутого шелком тела к спине было очень приятным и навело его на неожиданные и далекие от философии мысли. Он приготовился к чему-то упоительному. Вдруг огненный шарик вспыхнул и сорвался с ладони, обтянутой тонкой зачарованной перчаткой.
— …! — Сэнд успел заморозить шарик на лету, и он влетел в буфет, разбив стеклянную дверцу.
— Отличная реакция! — Воскликнула Кара, захлопав в ладоши. — Ты его слишком сильно заморозил. Теряешь контроль над собой. Какая прелесть!
Сэнд взглянул на валяющиеся на полу осколки и растекающийся по полке буфета кусочек льда и, побагровев до кончиков острых эльфийских ушей, обернулся к счастливой Каре.
— Ты!..
Колдунья беспечно махнула рукой.
— Да ладно. Подумаешь, буфет. Склеишь своим суперклеем.
— Да причем тут буфет, чтоб он сгорел! Ты обманула меня! Выставила дураком!
— Ага. Провела, как мальчишку.
Сэнд скрестил руки на груди и сердито отвернулся.
— Зато было здорово, и ты встряхнулся, — упрямо сказала Кара. — А если ты чем-то недоволен, можешь киснуть дальше. Я не нанималась тебя развлекать. Кстати, — она ехидно прищурилась, — что ты там бормотал про вулкан и свою порушенную самооценку?
— Не обольщайся, — оскорбленным тоном ответил Сэнд, — чего только не скажет безутешный эльф в надежде привести возлюбленную в чувство.
Кара хохотнула.
— Ну ты прикольщик. Безутешный. Возлюбленная. Сроду от тебя таких слов не слышала.
— И не услышишь, — буркнул Сэнд. — Это был хитрый тактический ход.
— Наконец-то, знакомый голос разума, — не смутившись, отреагировала колдунья.
Она посмотрела на его обиженную спину и, перестав улыбаться, задумчиво произнесла:
— Тот мир… был таким реальным. Я видела тебя во сне каждый раз, когда засыпала, и… ты был совсем не таким… большим, сильным, заботливым, но не навязчивым… не читал мне нравоучений. С тобой даже ругаться было не из-за чего. Но это было как-то… — Кара запнулась, — неправильно. То есть… ты был замечательным, но неправильным. И все было неправильно.
Она увидела, что Сэнд, обернувшись, внимательно слушает ее сбивчивые объяснения, и чему-то улыбается, и вспылила.
— Короче, хватит на меня так смотреть! Я все равно буду считать это сном, что бы ты ни говорил. Зато когда я просыпалась… я была свободна, как птица и могла делать все, что захочу.
— Интересная аномалия… Управление неосознанным сновидением… Да еще и в сомнамбулическом состоянии… — машинально пробормотал Сэнд, продолжая изучающее смотреть на нее.
— В общем, хватит об этом! — Оборвала сама себя Кара, по привычке не реагируя на его мысли вслух.
Она опустила глаза и, осторожно стряхивая с плеч Сэнда невидимые пылинки, неожиданно тепло и смущенно сказала:
— А что я увидела здесь, когда эта аномалия и в самом деле рассыпалась, как сон? Старого, нудного тебя, мало того, что скучающего по мне, да еще и занимающегося самоедством. Вот я и интересуюсь, это всерьез и надолго или тебе просто тухлый реактив попался?
Сэнд довольно сощурился, глядя на нее. Что-то в ней изменилось. Пылинки она точно с него раньше не стряхивала. Но эти искорки в колдовском омуте зеленых глаз, жест, которым она заправляет прядку волос за ухо и поправляет ожерелье, плавные движения не могут его обмануть. Он обнял ее и почувствовал легкое головокружение, вдохнув тонкий запах ее духов, и подивился тому, как странно все вышло: столько времени эта женщина, лишенная своей индивидуальности, жила рядом с ним, не зля и не раздражая его, но ему не было хорошо. Он сам себе начал казаться заведенной куклой, бредущей по кругу и выполняющей механическую работу. А теперь, когда этот кошмар его жизни вернулся, он и сам словно ожил, и стал замечать все, что его не только злило, но и радовало в ней. От ее близости и от того, как она двигалась и смотрела на него, его немало пожившее, но, как оказалось, не совсем покрытое пылью сердце наполнилось ожиданием прекрасного и удивительного. Как раньше, когда он готов был простить ей все за эти волшебные мгновения и хотел надеяться, что она чувствует то же самое. Но теперь он знал это наверняка. И знал, как называется то, что их связывает.