Они идут мимо землянок. Сзади вышколенный генеральский шофер почти бесшумно ведет машину.
— Это наш клуб, а вон баня, прачечная, — поясняет генерал. — Целый город выстроили под землей. Тут и строим, тут и резервы готовим. Да вот снабжение подводит, как говорится, не без трудностей.
— Война, — резюмирует писатель.
— А вы к нам по какому вопросу? — наконец решается осведомиться генерал.
Узнав, в чем дело, он не удерживается от улыбки:
— Ну, желаю вам успехов в службе.
Нина хохочет, хохочет до неприличия громко и вдруг разом останавливается. Александр Семенович смотрит на нее опять, как тогда, в театре, и снова, как тогда, ей становится страшно и приятно.
Они кружат по улицам. Горный рассказывает разные истории. Запас историй у него немалый. И Нина не в первый раз замечает — они почти никогда не касаются торговли. Горный стремился подчеркнуть: ему не чужды другие интересы, он кое-что знает, кое с кем соприкасался даже из мира искусства. Правда, Нина чувствует что о театре, живописи, музыке он знает не так уж много. Но тем больше нравятся ей неожиданные суждения, в которых сказывается цепкий ум.
— Ну, я вам надоел, Ниночка! Пригласил бы вас в ресторан, да, пожалуй, не совсем удобно.
Нину и манит и пугает это слишком уж вольное слово — ресторан. Сомнения разрешает сам Александр Семенович.
— Да, конечно, неудобно.
Говорит очень вежливо, но немного лениво и безразлично.
Нина не раз замечала в Горном немного ленивое безразличие ко всему, что он делал и говорил. Это ленивое безразличие даже нравилось ей. Оно говорило о немалой внутренней силе. Если безразлично, играючи Александр Семенович мог делать все так хорошо, споро, ладно, то что же он может вершить, когда возьмется за дело всерьез, отдастся ему целиком?
Тем не менее Нина считала, что в отношении к ней это безразличие ни в коем случае не должно проявляться. А оно проявлялось, проявлялось почти всегда, за исключением тех коротких мгновений, когда Горный по-особому смотрел на нее.
Ложась спать, Нина решила, что завтра непременно проучит Александра Семеновича. Она еще не знала — как, но была уверена, что сделает это, ей поможет чутье, шестое женское чувство.
Но в магазине Александр Семенович даже по делу ни разу не подошел к ней. «Ладно, ладно, — заставляла себя улыбаться Нина. — Он еще пожалеет!» Не подошел он и на следующий день.
В тот вечер к Нине пришли Рита Осокина и Леночка Штемберг. Девушки еще в школе привыкли к капризной смене Нининых настроений. Сейчас, заметив, что подруга не в духе, они всячески старались развлечь ее. Рита просто тормошила Нину, а Леночка прибегала к своему излюбленному методу — рассказывала смешные истории. В комнате все время слышалось: «А помнишь? А помнишь?» Но смеялся один Гриша, пока его не увели спать Нина только принужденно улыбалась и кивала головой.
— Грустная она какая-то, — озабоченно сказала Леночка, когда они с Ритой шли домой.
— Мне кажется, ей обидно, что мы студентки, а она… — начала было Рита.
— Как тебе не стыдно! — оборвала ее Леночка. — Разве Нина такая?
Рите действительно стало стыдно. И она разозлилась и на себя и на Нину:
— Другая сказала бы, а ее разве поймешь? Как была Царицей, так и осталась. Где же она будет с нами делиться! И нечего к ней ходить.
— Глупая ты. Легко ли ей сейчас одной без отца? — рассудительно заметила Леночка.
Подруги дружно вздохнули…
Александр Семенович не подошел к Нине и на третий день.
«Ладно, ладно, — говорила себе Нина. — Он еще пригласит, и я ему скажу. Я ему так скажу!»
Что значит — «так скажу», Нина твердо не знала. Но приходили разные варианты презрительного мщения. Например: «Не могу. Все эти дни у меня были свободные вечера, а вот сегодня занята. И завтра буду занята». Или еще лучше чуть высокомерным и безразличным тоном: «Нет, Александр Семенович, что-то не хочется».
На четвертый день Александр Семенович позвал Инну к себе в конторку.
Сердце у нее забилось так, будто спешило выпрыгнуть и раньше ее очутиться в маленькой комнатушке. «Нет, я все-таки скажу, скажу так, как думала. А потом, потом, когда он будет упрашивать…»
— Нина, надо бы в свободное время сахар расфасовать. Пятьсот граммов — самый ходовой вес.
Ошеломленная Нина молчала.
— Вы поняли меня? — Александр Семенович чуть недоуменно взглянул на нее.
— Поняла.
— Ну, хорошо. — Заведующий уткнулся в бумаги. Нина постояла еще немного.
Потом она не могла простить себе этих унизительных секунд. Ждала, чего-то ждала. А он разговаривал с ней, как с любой другой, как с Галкой, с Верочкой, с кем угодно. Он — после всего… Хотя — после чего всего? Ведь ничего не было. Сходили раз в театр и раз погуляли по городу. Да он и забыл. Он и не думал ничего такого… А она, идиотка, вбила, вдолбила себе в голову. Вбила… Но почему же он так смотрел на нее тогда в театре и потом на улице?