— Переходим к судебному следствию, — раздается ровный, словно механический голос Ирины Павловны.
— Начнем с допроса подсудимой. Гражданка Казанцева, расскажите, что вам известно по данному делу.
— Я не знаю, что говорить, — отвечает Нина.
— Вы утверждаете, что ничего не присваивали. Откуда в таком случае у вас недостача?
— Я уже говорила следователю, что не знаю. В этом все дело…
«Может, она действительно не виновата, — размышлял Тимофей. — Недаром говорят: человек, довершивший преступление, обязательно придумает для себя версию, а она…»
Но Ирина Павловна, очевидно, думает иначе.
— Странно, Казанцева. Если вы действительно не присваивали продуктов, у вас должно быть хотя бы предположение, куда они могли исчезать.
Все тот же ровный судейский голос.
«Что это? — не может понять Тимофей. — Беспристрастие или равнодушие? Судья она или только придаток к закону?»
И неизвестно, из какого закутка памяти выплыло полное презрения лицо вора-рецидивиста. Весь процесс чуть не со слезами в голосе он повторял: «В этом деле я не был. Его мне не шейте». Но улики были против него. Он получил три года. Выслушав приговор, невесело сказал: «Правильная ты женщина, судья. Как только с тобой муж живет?» И тогда Тимофей поверил, что подсудимый не виноват, и Ирина Павловна показалась ему бездушным, казенным человеком. Тогда он решил, что и ровный ее судейский голос и вся ее невозмутимость идут не столько от умения владеть собой и выдержки, сколько от равнодушия. Но через два дня судили группу рецидивистов, и Тимофей многое узнал о том, которого, по его мнению, несправедливо осудили. Оказывается, трудно быть судьей, но еще труднее судить судью.
— Вы имеете право отвечать или не отвечать на любой вопрос, — говорит Ирина Павловна. — Но учтите: запирательство не в вашу пользу… Теперь о вашем личном бюджете.
Судья спрашивает о Гришиной шубке, злополучном несессере, новых туфлях.
Нина все так же, с трудом и болью, рассказывает о выигрыше на облигацию, о сэкономленных рублях, проданной старой обуви. И чувствуется, что говорит она откровенно и правдиво.
До Тимофея доносится чей-то приглушенный шепот: «Нелегко девчонке-то, дитё еще». И вслед за ним другой: «Дитё, дитё, а вокруг пальца обведет».
Впервые Тимофей внимательно оглядывает зал. Здесь разные люди. Большинство ждет следующих дел, в которых они будут истцами, ответчиками, свидетелями. Есть и просто завсегдатаи, любители послушать и посудачить после судебного разбирательства. Тимофей уже знает почти каждого из них в лицо.
А вот, наверное, сидят подруги Нины Казанцевой. Да, конечно, ее подруги: та, что перекинула на грудь косу и теребит ее, видимо, волнуется, и вторая, с длинным некрасивым лицом. И вот те двое — плечистый, массивный, в дорогом пальто, уже осеннего возраста мужчина и невысокий, худощавый подвижный старик. Они, конечно, тоже не просто любопытные, слишком уж напряженны их лица. А вот еще бритоголовый пожилой в стороне. И этот явно заинтересованный в деле.
— Имеете вопросы? — прерывает Ирина Павловна размышления Тимофея.
Тимофей не видит, скорее чувствует, как беспомощно вздрагивает Нина.
— Нет, нет, — поспешно говорит он.
— Вы? — обращается судья к артисту.
— Пока нет. — На сосредоточенном его лице Тимофей читает: «Я пока ничего не понимаю, но дело не кажется мне уж таким простым».
— Государственный обвинитель?
Левой рукой прокурор подвигает к себе записную книжку. Вместо правой руки у него протез с блестящей черной перчаткой.
— Скажите, Казанцева, — у прокурора мягкий, приятный голос, — вы молодой продавец. Могла ли недостача быть результатом ваших ошибок? Там свесила с походом, тут обсчитала себя при получении денег.
— Нет, не могла… — говорит Нина.
— Не могла, — неторопливо повторяет прокурор. — А почему вы так уверены?
— У нас и раньше был учет. Я ведь не первый день торговала… И потом, на такую сумму…
— Торговали вы так же, — снова повторяет прокурор. — И сумма слишком большая. Пожалуй, логично. — Как бы в знак согласия чуть наклоняет он седеющую голову. — Но куда же тогда девались товары, Казанцева? Куда девались? Что вы молчите? Дело-то серьезное.
«Славный человек! — думает Тимофей. — Он с ней, как учитель».
— Скажите, Казанцева, всегда ли вы аккуратно сдавали выручку? Не доводилось ли вам оставлять у себя на следующий день?
— Нет, не помню, — как-то нетвердо говорит Нина.
— Не помните или не доводилось?