Они встречаются у сетки.
– Знаешь, о чем я иногда думаю, когда нахожусь здесь? – спрашивает Торни. У Торни есть обыкновение растягивать перерывы при смене подачи, чтобы минимальных затрат физической энергии хватило на максимальный промежуток времени. Понди мирится с этим лишь потому, что больше ни один из братьев не соглашается играть с ним в теннис.
– Понятия не имею, – отвечает Понди, смахивая капли пота со лба. – Знаю только, что твоя манера игры оставляет тебе массу времени для размышлений.
– Я представляю себе замок и деревню, которая простирается за его крепостными стенами. Представляю, что мы – семеро баронов-феодалов, собирающих десятину с живущих окрест крестьян.
– Я всегда говорил, что не стоило тебе в университете проходить политику с экономикой!
– Нет, ты не так меня понял, – я же не утверждаю, что все неправильно заведено. Я просто хотел сказать, что такие отношения существовали издавна, на протяжении многих веков. Мы все – заложники истории, мы бессознательно подчиняемся общественным архетипам, сложившимся задолго до нас.
– И это помогает тебе жить, Торни? Твоя подача.
Следующий гейм проходит в равной борьбе, но Торни изящно-небрежным ударом слева склоняет чашу весов в свою пользу.
– Рано радуешься, – говорит Понди. – Ты еще почти сотню мне должен.
Торни собирает все силы для следующего гейма, но мощные подачи Понди оказываются неотразимыми.
Братья снова встречаются у сетки, и Торни вынужден признать:
– Только безумец рискнет с тобой бороться, Понди.
Понди искоса смотрит на брата.
– Думаю, ты имеешь в виду не только мою игру. Торни кивает, довольный, что его подтекст не остался незамеченным.
– Сегодня утром ты поступил очень смело. Ну понятно, ты всегда горой стоишь за Криса, мы уже с этим свыклись, и в некотором извращенном смысле это даже заслуживает восхищения. Но сегодня утром ты просто в петлю лез ради него. Чедвик с Субо, похоже, были готовы взорваться.
– Да уж, это была рискованная игра.
– Пожалуй. Если бы все провалилось…
– То вы бы заперли Криса в квартире, а ключ выбросили бы.
– Ну, что-то вроде того.
– Отец бы тоже этого хотел.
– Запереть Криса?
– Сохранить целостность Семерки.
– Любой ценой?
– Любой ценой. А как ты думаешь – зачем он дал себе труд родить семерых сыновей?
– Ну, если я правильно помню, все труды достались нашей матери. А отец только высчитывал нужные даты и подкупал врачей, лишь бы каждый из нас родился в правильный день недели. Какой же чудак он был, наш папочка, если вдуматься!
– Он был провидец, – возражает Понди, как будто такая поправка все извиняет.
– Провидец – но одноглазый. Как это называется? Полупровидец? Монопровидец?
– Это тоже была часть его мировидения, – отвечает Понди. – Ну что, мы так и будем целый день языками чесать или все-таки в теннис поиграем?
– А разве ты мне оставляешь выбор?
– Нет.
– Вот молодчина! Это в тебе сам Септимус День говорит.
Понди выигрывает подачу брата. Торни, хотя он всячески использует причуды ветра, чтобы придать своим ударам непредсказуемость, не может состязаться с упрямой решимостью Понди, который отражает мяч, куда бы тот ни летел.
– Четыре-два, два-четыре, – сообщает Понди, перепрыгивая через сетку. – Надеюсь, карточка у тебя при себе, – потому что, судя по моим прикидкам, ты мне уже больше ста шестидесяти задолжал.
– Все идет по плану, Понди. Я буду продолжать в том же духе, тогда ты расслабишься и начнешь делать ошибки.
– Ну вот еще.
Торни смеется и пригибает сетку, чтобы перешагнуть через нее.
– Боже мой, да ты и впрямь сучок от отцовского полена! Та же несокрушимая самоуверенность, тот же бескомпромиссный отказ хотя бы допустить возможность поражения.
– Допускать поражение – значит накликать поражение.
– Браво, «Септимус». Ну, а скажи мне, ты бы пожертвовал собственным глазом, чтобы доказать свою правоту?
Понди задумался:
– Нет, пожалуй, нет. Мне нужна глубина обзора, чтобы я и дальше мог обыгрывать тебя в теннис.
– А если серьезно? Ты бы зашел так далеко?