Может, счастье человеческое — это и есть миг в апреле, когда ты ведешь дочку за руку.
Они едут.
«Экое чудо, — думает Алексей. — Экое чудо. Всё так и есть».
«Но какое же чудо? аппендицит есть аппендицит… хоть и сложный; при антибиотиках…», — отвечает ему кто-то.
И он улыбается… он улыбается — и только.
У их дома — они выгружаются из такси — навстречу неожиданно — футуролог.
— О!
— О!
— А я тут… к знакомым. Это и есть… любовь? — улыбается футуролог, глядя на Машу — немедленно доверчиво и улыбчиво — ожидая радости! — уставившуюся ему в лицо, повернувшись к нему всем телом.
— Это, — говорит Алексей.
— Любовь к своему детищу — еще не Любовь, — все же не преминул ввернуть футуролог, улыбаясь глядя на Машу. — Впрочем, и у меня — дети.
«Большую букву» он «дал» — да, тоном, — как извечно любят интеллигенты подчеркивать сложные оттенки и столкновения чувств и смыслов.
— Небось Любовь, — счастливо и безмятежно говорит Алексей — и тоже давая тоном.
Через секунду как холод — как светлая, но холодная ведьма касается его тайного взора — его души; что?
Что?
Откуда?
«А, Ирина».
«Куба».
«Вот вспомнил».
«Прощай, «мулатка».
«Прощай, коньяки чертовы».
«Прощай, больница, с чьим образом связан твой образ».
«Прости ты прощай, Ирина», — мысленно разговаривает с собой Алексей.
Туманятся, но не исчезают громадные, «вопросительные» глаза…
Но вопрос их — не о Любви.
1978—1985