Я еще раз обошел каждого, напомнив, что ничего нельзя ни есть, ни пить, а завтра, как откроется сильпо, купить сладкой воды, хлеба и консервов, если продавщица Егоровна забожится на то, что все это только что привезенное. Наказал назавтра спалить всю одежду и купить что-то в автолавке. Потом нарвал марли с чистых подгузников и сделал какое-то подобие медицинских масок. Надел на Надю с малым, остальные отмахнулись. Мама кивала головой, соглашаясь, но смотрела куда-то мимо, бабка же носилась, всхлипывая, по двору и на слова не реагировала.
Дед сидел на лавочке с соседом Мыколой, который тоже плакал, рассказывая о том, что все его хваленые пчелы породы украинская степная лежат мертвым ковром вокруг ульев. Еще чуть-чуть — и я бы заплакал с ним, чего допустить никак нельзя было — моя семья зависела от меня, и первым делом нужно было увезти отсюда ребенка. Я на всякий случай вылил на землю молоко из бидона, чтоб не выпили, и поднял Надю с лавки — пора было уходить.
Вышли в калитку, я нагнулся было обнять деда на прощанье, как он сорвался с лавки и замахал палкой через улицу — там, в сопровождении двух солдат в противогазах, шел голова сильрады Григорий Лысенко.
«Шо, падло краснопузе, гуляєш? — заорал дед Павло и начал багроветь: — Сука, Хіросіму нам учинив!» «Геннадий, угомони деда по-хорошему», — скривился Лысенко и остановился напротив калитки.
«Шоб ти сдох», — рявкнул дед, а к нему поднялся с лавки Мыкола: «Мало вам війни було, мало того, шо своїх поїли, так тепер бонбу скинули?»
«Гена, ты партийный?» — спросил Лысенко, подходя ближе. «Кандидат», — ответил я.
— Тем более. Должен пример подавать родственникам, тем более классово несознательным, без пяти минут врагам.
«Гриша, шо твої червоні творять», — не унимался дед, но на нем уже висла бабка, закрывая ему ладонью рот и приговаривая: «Нічого не чуємо, нічого не чуємо».
«Отойдем», — кивнул голова, и мы вдвоем пошли в сторону Мыколыной хаты. Солдаты остались стоять посреди улицы, Мыкола уселся на скамейку, а деда матушка с бабкой утянули во двор.
«Авария была», — начал Лысенко.
— Слышь, начальник, я ж не дурной, я в Капустином Яру служил, слыхал за такой?
— Допустим.
— Так от, у нас там инструктажа на случай атомной войны было два на месяц, понял?
— И шо?
«И то, — я уже не сдерживался, — шо это был подземный ядерный взрыв, а ваши людей не предупредили, вывезли на два часа чуток в сторону — и рванули. И тут теперь на сто лет мертвая зона».
— Э, тише, тише, мертвая ему. Ничего, значит, необратимого не произошло. Тут столько начальства было с утра, был бы риск, они б не приехали.
— И де они сейчас?
«Та чухнули», — нехотя признался Лысенко.
— Отож. Чего людей не вывести за пятьдесят километров?
— Ты шо, дурной? Тут столько сел, а слухи? А западные голоса?
— А люди?
— Так а шо люди, сказано всем водку пить, выводить радиацию.
«Диденко, — позвал одного из солдат голова, — дай пару бутылок». «Не надо, непьющий», — отрезал я.
— Это другое, тут для здоровья.
— Все одно.
«Смотри, пожалеешь», — пожал плечами Лысенко и тронулся дальше по улице. — И деда угомони, а то он давно на срок напрашивается, вражина».
Я громко сплюнул себе под ноги и вспомнил старую бабулину прибаутку: «То вже свинячий голос», что означало — все, уже ничего не поделаешь. Надя с малым были готовы, мы простились во второй раз со стариками и пошли пешком к трассе, чтобы закончить этот бесконечный день так же, как и начали, — в дороге домой.
Дед помер первым, через полгода. Обычно в наших краях жены переживали мужиков лет на десять, а то и на двадцать, если муж сильно пил, а супруга — нет. Но тот злосчастный взрыв изменил привычные нормативы, через год с небольшим в районной больнице усыпили бабушку — больше бороться не было смысла. К тому времени умерла где-то четверть пожилых жителей Першотравневого — онкология, мать ее. Я очень надеюсь, что она достала кого-нибудь из тех, кто приехал в то воскресенье на черных «Волгах» принимать работу.
Надя ушла от меня практически сразу. На ее зов из Кисловодска транзитом через Москву прилетела теща и с ходу принялась пилить меня за безответственное отношение к жене и ребенку: «Увидел шлагбаум — разворачивайся и езжай домой как законопослушный гражданин». И на каждое мое возражение у нее был быстрый и острый ответ: