Гнетущая властная атмосфера кабинета отца создана, чтобы внушать страх в людей. Чтобы возвышать своего хозяина, превознося его над другими, более жалкими подобиями человека. Сколько я себя помню, столько я вижу эту темную ауру отца. Она словно тень всегда с ним. Ходит и наблюдает. Выжидает момента, когда лучше проявится. Хамелеон, не иначе.
Можно ли сказать, что ненависть питает нас? Что именно она заставляет несчастных людей жить? До тех пор, пока они не сгорят или не перегорят с ней.
Я помнила много разговоров отца о кровных врагах, о тех, кто просто оказался не в том месте и не в то время. Они все сводились к одному: если есть хоть один грамм вины, то никому нет пощады.
— Ну, как тебе Энтони Эш? — папа встряхивает пепел в пепельницу.
— У него две руки, две ноги, — перечисляю я с задумчивым видом. — В общем, вполне обычный.
— Все шутишь, — усмехается отец.
Находится в кабинете отца, мне всегда нравилось. В детстве я пробиралась сюда частенько. Садилась за огромный темный дубовой стол, правда, мои ноги не доставали до пола. Я болтала ими в воздухе, а глаза были чуть выше уровня столешницы. Я окидывала весь кабинет своим детским взором и ощущала величие своего отца.
Тогда мне нравилось быть дочкой большого и серьезного мужчины. Не буду врать, его кореша всегда обращались со мной как с принцессой. Видимо, из-за них я такая избалованная стерва. Ведь они баловали меня наравне с родителями.
Я представляла, как стану владелицей этого кабинета. Буду носить, как папа, всё черное. У меня будет внушающая коллекция оружия и преданность клана, а враги будут избегать со мной любого контакта.
— Он хороший парень. Его отец — серьезный человек, — поднимает палец вверх отец, констатируя факт, который ему явно по душе.
— Можешь усыновить его, — при всех моих положительных оценках Энтони я не люблю, когда отец начинает навязывать мне свое мнение.
— С тобой совершенно невозможно вести нормальный диалог, — сдается отец, откидываясь в свое кресло, потирая морщинистый лоб.
В детстве я говорила, что по этим горизонтальным морщинам на его лбу могут ездить машины. Забавные моменты из детства приятно отзываются в груди. Не сдержавшись, я хихикаю. Отец приподнимает ладонь, прикрывавшую его глаза, чтобы взглянуть на меня.
— Ты смотришь прямо в зеркало, — уже я перехожу к фактам, указывая на себя.
— Иногда я забываю, что ты только снаружи похожа на свою мать…
Не знаю, чего больше в его голосе: грусти или сарказма.
— Мой арест окончен? — спрашиваю я отца.
— А что ты хочешь? Вернуться в Чикаго?
Мне и невооруженным глазом видно, что он не готов отпустить теперь меня туда.
— Хочу съездить на кладбище.
Я вернулась в Москву давно, но все еще не навестила его. Папа кивает и водит пальцами под носом. Они хоть и не были близки, но папа никогда не питал к нему негативных чувств.
— Хорошо, — вновь кивает, — бери машину и поезжай.
Глава 64.
Софья
Сегодня стоит трескучий мороз. Снег под ногами хрустит и искрится так, что ослепляет глаза. Кованые черные ворота кладбища возвышаются над белоснежным покрывалом. Сейчас они находятся в плену у огромных сугробов. Проходить через эти ворота всё так же тяжело. Несмотря на то, что я почти каждую неделю бывала тут до отъезда. Не думаю, что когда-нибудь смогу привыкнуть к этому месту. Хотя никто не сможет привыкнуть... Опускаю на огромную пушистую кучу снега охапку красных роз. Касаюсь холодного гранита, смахивая с плиты налипший снег. Снег падает на розы, и я вижу лицо самого дорогого человека.
— Я пришла, — произношу я с тоской в голосе, глядя на черно-белое фото Кости.
Я чувствую вину за то, что не пришла раньше. В небе я вижу стаю голубей, и это кажется мне знаком.
— Прости, что так долго не появлялась, — проговариваю я осипшим голосом и поправляю венки. — Я скучала. А ты?
Как же хочется услышать в ответ его «я тоже».
— Я с новостями, — смахиваю покрасневшей от мороза рукой со скамьи снег, поправляя пальто, присаживаюсь, доставая фляжку. Наливаю полную рюмку и ставлю ее на кованый стол. — Я влюбилась. Но ты не спеши радоваться или злиться на меня, — делаю глоток виски из фляжки, и меня передергивает от резкого вкуса, — он оказался козлом.