Он нервно смеётся и смотрит на землю между нами, замечая мои туфли.
— Ни фига себе! Они идеальны! — Джонни указывает в их сторону своей идеально белой кроссовкой. Пара выглядит совсем новой, ещё не покрытой его рисунками.
— Сейчас начнётся жеребьёвка очерёдности. Мне, как известно, ужасно не везёт, давай ты. — Это не совсем ложь. Везение не мой конёк. Не думаю, что когда-либо кричала: «Бинго!». Но главное, я не хочу подходить к корзине и смотреть отцу в глаза. Он ничего не скажет мне вслух, не здесь и не при других. Но я получу от него взгляд. Тот самый, который как бы говорит: «Дитя, что ты творишь?».
— Да, я разберусь с этим. Вот, подуй сюда, — Джонни протягивает сомкнутый кулак, и я хихикаю над его причудливым желанием, но дую на его руку на удачу. — Вот так. Я не могу проиграть!
Джонни становится в очередь, а я жду в сторонке, избегая встречаться с кем-либо взглядом. Кори присоединилась к остальным участникам оркестра, которые решили прийти пораньше и посмотреть, кто выйдет в лидеры. Существуют строгие правила посещения отборочных туров. Никому не разрешается аплодировать или поддерживать. Это часть непредвзятого голосования, на котором настаивает мой отец, а аплодисменты способны влиять на людей. На трибунах около тридцати человек, большинство из них из оркестра, но есть и несколько человек из хора. Футбольная команда и чирлидеры на такие мероприятия не ходят.
Джонни подбегает ко мне и протягивает сложенную карточку. Я заглядываю внутрь и вижу № 7. Это предпоследнее выступление.
— Ладно, это... Я думаю, это может пойти нам на пользу. Да? — спрашиваю я его.
Он тихо смеётся, пожимая плечами.
— Да чёрт его знает! Это твоё дело. А я здесь просто за компанию, — он быстро ухмыляется, а затем начинает поочерёдно вытягивать руки.
Я смотрю на него прищурившись, слегка сдвигаюсь в сторону и скрещиваю руки на груди. В конце концов, Джонни прерывает свою мини-разогревочную процедуру и снова пожимает плечами.
— Что?
— Чушь. Ты весь в этом деле! И не просто как одолжение, потому что мы друзья. Ты хочешь выиграть! — я самодовольно ухмыляюсь, в то время как Джонни около трёх секунд мотает головой в неубедительной попытке отмахнуться от того, что для него это важно.
Я легонько пихаю его в грудь, и парень смеётся, как ребёнок, которого щекочут, а потом виновато поднимает руки.
— Ладно, да. Хорошо. Я признаю это. Я склонен к соперничеству. И я хочу победить. Потому что у нас всё под контролем, и потому что ты этого заслуживаешь. А ещё... мы друзья.
Последняя часть, про друзей, прозвучала медленно и тихо, и Джонни опустил взгляд, когда говорил это. Но уголки его губ приподнимаются, а щека дёргается. Похоже, друзья для него очень важны. Не знаю, откуда взялся этот мальчик, но с такими мыслями он точно изменит социальную иерархию в этой школе.
— Ну что ж, — говорю я, протягивая ему кулак.
Парень смотрит на него сверху вниз, и я киваю, ожидая, что он ударит по нему так, как это делает Тедди с парнями на боковой линии во время игры. Вместо этого он робко наклоняется и дует на него на удачу.
Я хихикаю, опускаю руку и киваю, потому что у нас с Джонни теперь есть кое-что. Наша фишка. На удачу.
— Давай сделаем это. — Я выпрямляю спину и иду к линии стульев вдоль боковой линии, подальше от стола судьи. Мой пульс в норме, а ладони уже не такие потные, как десять минут назад.
Наша самая жёсткая конкурентка, Жаклин Мосиат, идёт первой. Её движения чёткие, и, несмотря на то, что её руки в белых перчатках, она каким-то образом получает звук, когда хлопает в ладоши, отсчитывая время и привлекая внимание воображаемого оркестра. Джонни откидывается назад, когда она кричит: «Хат», и наклоняется ко мне.
— А нам обязательно нужно так кричать?
Бросаю на него взгляд и нахожу его слегка обеспокоенным, с изогнутой бровь. Я отрицательно качаю головой, и он выдыхает и откидывается на спинку стула. Чего я не говорю, так это того, что мы настолько отклонились от традиционного пути, что «хат» ни за что не спасёт нас. Либо эта судейская группа поймёт, что мы делаем, либо нет. Промежуточного варианта не дано.
Если не считать Жаклин, все оставшиеся перед нами участники прослушивания, в сущности, делают одно и то же: некая форма того, что Джош делал последние три года, только не так хорошо, как его версия. Рядом с нами осталась только девятиклассница, которая не получит голоса из-за возраста. Я аплодирую ей за то, что она пошла на это ради опыта, но в данный момент это будем либо Жаклин, либо мы.
— Что скажешь, Бринни Винни? — Джонни смотрит на меня, и я делаю глубокий вдох, надеясь, что платье моей мамы останется на месте.
— Мы лучшие, — я не смотрю на него, когда говорю это, и думаю, что, возможно, имею это в виду. Я чувствую незнакомую уверенность, твёрдость в ногах и дополнительную силу в лёгких.
Я иду налево, а Джонни — направо, и мы останавливаемся на отметках в тридцать пять ярдов по обе стороны. Моё тело гудит от возбуждения, что для меня нормально перед выступлением, но к этой эйфории примешивается что-то ещё. В голове проносятся мелочи, которые мы запланировали, целый день репетиций и сильный солнечный ожог в придачу. Я верю в нас. Или, может быть, Джонни продал мне это дерьмо. В любом случае, скоро мы это узнаем.
Мой отец зачитывает в микрофон небольшое вступление, которое я написала.
— Дамы и господа, усаживайтесь поудобнее и позвольте нам развлечь вас. Тамбурмажоры Бринн Фишер и Джонни Бишоп собираются пригласить нас всех на небольшую прогулку по Бродвею... так, как это может сделать только маршевый оркестр «Северной средней школы Юкка-Вэлли». Тамбурмажоры, ваш оркестр готов?
Я запускаю руку в вырез своего платья и достаю ярко-красный тюбик губной помады, который засунула в лифчик без бретелек. Снимаю колпачок и медленно подкрашиваю губы, мои движения достаточно размашисты для сцены, ну, размером с футбольное поле.
Возвращаю помаду на место, дважды похлопываю по ней, затем развожу руки в стороны, киваю и подмигиваю. Отец слегка поворачивает голову в сторону. Он обеспокоен. Вероятно, ему следует присесть и посмотреть всё это до конца.
Джош запускает воспроизведение музыкального файла нашей прогулки. Все использовали ритм и командный гимн, но в конце нашего мозгового штурма Джонни пришёл к идее использовать его свист, когда мы идём навстречу друг другу. Он удивительно точно попадал в такт, когда мы записываем его на телефон, и исполнил «Пою под дождём»6 лучше, чем наша секция духовых инструментов на ранних репетициях. Когда его свист раздаётся из динамиков, я поворачиваюсь и протягиваю руки, словно радуясь хорошей погоде. Быстрый взгляд в сторону Джонни успокаивает мои взвинченные нервы, поскольку он как раз вовремя исполняет свою роль, и мы начинаем идти навстречу друг другу. В груди у меня всё сжимается от предвкушения, как будто я действительно вот-вот столкнусь с парнем своей мечты на какой-нибудь нью-йоркской авеню и отправлюсь с ним в музыкальное приключение. Но это не Нью-Йорк, и солнце в пустыне уже высоко для раннего утра. Но мысленно я там. Я чувствую людей вокруг меня на тротуаре, яркие огни, мигающие на вывесках над головой, гудки клаксонов на оживлённой улице, крики разносчиков газет и продавцов еды.
А потом рука Джонни крепко сжимает мою, и всё становится на свои места. Он раскручивает меня, затем откидывает назад и ухмыляется, когда наши глаза встречаются. К чёрту правила, всё присутствующие аплодируют и свистят, и как раз в тот момент, когда я собираюсь сказать Джонни, что мы сделали это, он наклоняется и прижимается своими губами к моим.
О, мои ноги слабеют, а грудь словно распирает огнём. Я не чувствую своих пальцев. Пальцы ног исчезли. У меня нет щёк, а уши странно горят. Что это? Что он делает? И почему его губы такие сильные и в то же время мягкие? Я чувствую, как его губы растягиваются в улыбке напротив моих. Мой внутренний голос умоляет, чтобы Джонни вернул рот к тому, что он делал, открыл его пошире и показал мне путь, познакомил меня с его языком.