— Хорошо, езжай осторожно.
Я завершаю звонок, не давая ответа, и вместо этого усмехаюсь про себя, глядя на залитое дождём стекло, отражающееся в зеркале заднего вида.
— Осторожно, — повторяю я с отрывистым смехом.
Переключаюсь на задний ход и опускаю взгляд на свои чёрные брюки, теперь промокшие насквозь и с пятнами махровой ткани. В моей серой водолазке душно, но на переодевание нет времени. Я не ожидала, что проведу вечер, пробираясь через пустынные предгорья в Палм-Спрингс, чтобы отправить своего школьного парня на реабилитацию. Может быть, это и хорошо, что вокруг меня словно наступил конец света. Хороший отвлекающий манёвр, и единственная причина, по которой я сейчас не рыдаю и не блюю на гравий вдоль дороги.
— Что ты делаешь, Бринн? — Я не часто разговариваю с собой, а когда это делаю, то редко прислушиваюсь к советам, которые даёт моё лучшее «я» — голос внутри меня. В этот раз все будет иначе, но я думаю, что если не накричу на себя, хотя бы немного, то рискую попасть в паутину Джонни.
Я права. Он не заслуживает меня. Не заслуживает право на то, чтобы я сдержала своё обещание. К тому же, меня принудил к этому обещанию симпатичный мальчик, который смотрел мне в глаза. В тот момент я бы пообещала ему весь мир. Вместо этого дала слово, что если когда-нибудь понадоблюсь ему, то откликнусь на его зов.
И вот я еду со скоростью десять миль в час по шоссе в сторону Пайониртауна через Армагеддон, чтобы ответить на зов Джонни.
Мэри Энн и несколько учеников ждут у открытой двери, когда я подъезжаю. Я паркуюсь на обочине, так как в некоторых местах вода проникает на тротуары. Парковка переполнена, и часть меня задаётся вопросом, сколько из этих машин застрянет в рыхлом гравии после трёх часов музыки. У меня есть сомнения даже по поводу моего собственного внедорожника.
Джейд, моя любимая ученица, — потому что да, у учителей есть любимчики — встречает меня первой, забирает сумку из моих рук и вешает её себе на плечо, прежде чем протянуть руки, чтобы взять коробку.
— Это правда? — Её глаза расширены, а на губах играет робкая улыбка.
Я не уверена, что она имеет в виду, но могу предположить.
— Да, я знаю Джонни Бишопа. Ему нездоровится, так что сделай мне одолжение и постарайся охладить все слухи обо мне и о нём, которые могут появиться сегодня вечером, хорошо?
Я беру коробку с пончо с пассажирского сиденья и поворачиваюсь, чтобы передать её Джейд. Выражение её лица по-прежнему детское, поражённое. Я понимаю. Однажды я видела, как Киану Ривз катался на сёрфе в Малибу, и когда шёл обратно по пляжу и кивнул мне, моё лицо выглядело таким же застывшим, как и её.
— Джейд. — Я вывожу её из транса.
— Да, конечно. Без проблем, мисс Фишер.
Я киваю в знак благодарности, но внутренне сокрушаюсь по поводу того, как она произнесла моё имя. Звучит так, будто я синий чулок. Такой акцент на «мисс». Мне двадцать восемь. У меня много перспектив, как говорится в романах Остин, которые я очень люблю. Я просто наслаждаюсь своей независимостью. Конечно, чёрные брюки, водолазка и зачёсанные назад каштановые волосы, стянутые в тугой пучок, не очень-то кричат о молодости и стиле. Но сейчас льёт как из ведра, и я не хотела тратить часы на причёску, чтобы в итоге она выглядела как грязная швабра. К тому же я не планировала встречаться с таким важным призраком из моего прошлого.
Остальные ученики быстро освобождают машину, оставив меня стоять рядом с Мэри Энн под навесом, когда дверь в гриль-бар в ковбойском стиле/импровизированная концертная площадка закрывается.
— Он сзади, у сцены...
— Ш-ш-ш, — говорю я своей коллеге и подруге, прикладывая палец к губам.
Тяжесть в моей груди сейчас слишком велика. Мне нужна минутка.
— Я хочу постоять здесь несколько секунд и сделать вид, что всё идёт как по маслу. Через окно всё выглядит красиво, не так ли? — Я киваю в сторону размытой сцены перед нами, обрамлённой чёрной отделкой тяжёлой деревянной двери, тёплым сиянием ламп над ней и на столах, мерцающих от движения тел внутри.
По ту сторону царит хаос. Семьи сражаются за лучшие места в зале, официанты перегружены работой. Привычный запах обугленной говядины, горящих дров и углей не успокаивает, а значит, люди наверняка голодны и разочарованы тем, что им не достанется любимых рёбрышек или филе. За густой толпой на сцене стоит пожилой джентльмен, отбирающий микрофон у мужчины моего возраста, который всегда считал, что заслуживает внимания и прожекторов. И как бы я ни старалась отгородиться от звука, доносящегося изнутри, этот микрофон не позволяет не услышать, как он называет моё имя или его разновидность.
— Бринни Винни!
Подняв плечи, прижимаю подбородок к груди.
— Как я и говорила, он действительно не в себе. — Мэри Энн не бросает в меня «я же тебе говорила», а скорее предлагает оправдание тому, что я сейчас чувствую себя неловко. Это не я на сцене веду себя как идиотка, но почему-то кожа горит, а желание зарыться с головой в песок очень сильное.
— Знаю. Он пришёл в этот мир таким. И вот я здесь, везу его на лечение, — я поворачиваюсь, чтобы встретиться взглядом с Мэри Энн, и моргаю один раз, сжимая губы в жёсткую, решительную линию. Джонни уже однажды проходил через реабилитационный центр. И ему стало ещё хуже. По крайней мере, если верить всему, что я читала. Не то чтобы я действительно разговаривала с ним уже много лет.
Тяжело вздохнув, я подхожу к двери и дёргаю её. Шквал криков обрушивается мне в лицо.
В считанные мгновения меня окружают нуждающиеся родители, но Мэри Энн быстро вмешивается и улаживает все проблемы, чтобы я могла не отвлекаться. Джонни поёт, и не очень хорошо, что странно слышать из его рта. Когда я нахожусь в дюжине футов от сцены, парень стоит ко мне спиной, но, клянусь Богом, он чувствует, что я близко. Рука, держащая микрофон, опускается, и его голова наклоняется вперёд, открывая мне вид на всклокоченные кудри, выглядывающие из-под шапочки, и длинную бирку от футболки, выглядывающую из-за воротника. Волосы сухие, но в какой-то момент они были мокрыми. Это значит, что парень стоял здесь и звал меня достаточно долго, чтобы они успели высохнуть.
Джонни слегка поворачивает голову, встречаясь со мной взглядом, и в каком бы раздрае он ни был — как и наша история — малейший проблеск его чертовски идеальных голубых глаз, даже когда они обрамлены красным, останавливает моё сердце более чем на мгновение.
— Бринни Винни... — он спотыкается о собственные ноги, прежде чем успевает продолжить кричать в микрофон.
Слава Богу!
Джонни падает на сцене, теряя хватку на микрофоне, и тот катится в противоположном направлении, пока не исчезает за кулисами. Единственная подсказка, что кто-то схватил его, это громкий визжащий звук, раздающейся в колонках, когда этот кто-то изо всех сил пытается понять, как его выключить. Джонни, с окровавленной губой из-за падения на деревянные доски, поднимает свою измождённую голову и ещё раз, запинаясь, произносит моё имя, подтягиваясь ко мне армейским ползком.
— Бринн. Ты мне нужна.
У меня внутри всё переворачивается.
Чёрт.
Вот, почему я пришла. Почему он звал меня. Джонни знал, что я скажу «да». Я должна. Ведь я обещала.
— Я знаю, Джонни. Пойдём, отведём тебя к моей машине.
Протягиваю ему руку, и парень несколько секунд смотрит на неё. Дело не в том, что его глаза не могут сфокусироваться, хотя это удивительно, что он может это сделать, учитывая его состояние. Этот затянувшийся взгляд более мучителен. Он полон нашего прошлого и того, что должно было быть.
Наконец-то оторвавшись от своего путешествия по нашим разбитым потенциалам, Джонни подтаскивает своё тело к краю сцены и хватает меня за руку, проводя рукавом своей грязной фланелевой рубашки по окровавленной губе.
— Не делай этого. Будет только хуже, — отчитываю я, отводя его руку от лица. Опекая его. Заботясь о нём.
Старые привычки.
Сидя на краю сцены, одной рукой держась за неё, а другой — за мою руку, вероятно, чтобы комната не вращался, Джонни весь обмякает, когда его налитые кровью, усталые глаза встречаются с моими.