Говорила. Однажды. На первой неделе лета, когда все в оркестре по очереди делились своими симпатиями и антипатиями во время одного из собраний моего отца для поиска точек соприкосновения. Это было три месяца назад.
Я всё ещё нахожусь достаточно далеко, чтобы парень не заметил, как я покраснела. Почти каждое летнее утро мы с Джонни проводили вместе, работая над шоу.
— Ладно, я бы задул её побыстрее. Не знаю точно, как давно эта свеча была у мамы. Знаю только, что она переехала сюда вместе с нами, и кто знает, как долго она пролежала в ящике стола до этого, — он держит кекс на ладони, прикрывая пламя от небольшого ветерка.
— Это так мило, — говорю я, мои глаза встречаются с его, прежде чем я закрываю их и дую. Я желаю, чтобы этот учебный год был таким же замечательным, как и лето.
Я чувствую запах дыма, прежде чем открываю глаза, и Джонни вытаскивает использованную свечу, освобождая её от слоя глазури, и бросает на землю. Крошечные капельки розового воска разлетаются и застывают на асфальте.
— Итак, какую часть ты сделал?
Беру кекс в руки и осторожно оттягиваю тонкий бумажный кружок, скрепляющий его. Я предполагаю, что он сделал глазурь, потому что это скорее размазывание, чем декоративное украшение, определённо дело рук мальчика-подростка.
— Мама разрешила мне смешивать, — он пожимает плечами, затем засовывает руки в карманы. Опускает подбородок, а его взгляд приобретает выражение предвкушения.
— А глазурь? — я приподнимаю бровь, подношу кекс к губам и пробую сахарный верх. Это сладко и немного зернисто из-за сахара, но вкусный, каким обычно бывает сахар.
— По-моему, это очевидно, — смеётся Джонни.
Я тоже смеюсь, затем откусываю. Небольшой кусочек отваливается, и Джонни тянется вперёд, ловя его на ладонь.
— Что нашёл, то моё, — говорит Джонни, засовывая лакомство в рот.
Я откусываю ещё несколько кусочков, пока мы с Джонни вместе идём в музыкальную комнату, и следы глазури прилипают к уголкам моего рта. Я облизываю их, но могу сказать, что часть из них недосягаема — с моей удачей, уверена, липкая сладость растеклась по моей щеке.
— У меня не... — я поворачиваюсь лицом к нему за дверью музыкальной комнаты и показываю на своё лицо.
Джонни хихикает, затем проводит рукой по моей щеке. Мой пульс учащается, как и каждый раз, когда мы репетируем наш выход на поле, и когда берёт мою руку и откидывает меня назад. Он больше не целовал меня с того первого раза, но я продолжаю надеяться. Я слишком застенчива, чтобы спросить, не хочет ли он сделать это постоянной частью нашего выступления.
— Можно? — спрашивает он, его рука находится в нескольких сантиметрах от моего лица.
— Пожалуйста.
Пожалуйста.
Его пристальный взгляд перемещается с моих глаз на щеку, когда нежно скользит большим пальцем от уголка моего рта к изгибу скулы.
— Должно быть, тебе очень понравился кекс, — дразнит он сквозь тихий смех. Затем засовывает большой палец в рот и слизывает остатки глазури.
— Да, — выдыхаю я.
Улыбка Джонни смягчается, когда его взгляд возвращается к моему. Он прикусывает большой палец, когда наши глаза встречаются, и в воздухе между нами появляется электричество. Так было всё лето. Мы проводили утро вдвоём, пока Джонни не уходил на тренировку по футболу. Каждый раз, уходя, он задерживался, как будто набирался смелости, чтобы сказать мне что-то. Что эта моя влюблённость не односторонняя. Но чем дольше это продолжалось, тем больше я убеждала себя в том, что это лишь моё воображение.
Но бывают такие моменты, как сейчас. И трудно не подумать, что, может быть...
— Эй! Йоу, именинница! — Резкое прерывание сразу же разрушает мою фантазию, и Девин делает шаг между нами, чтобы открыть дверь в комнату для выступлений.
Они с Джонни обмениваются полуобъятиями и рукопожатиями, и я следую за ними внутрь. Девин возглавляет барабанную линию. Он также играет в джаз-бэнде и пишет собственные аранжировки. Парень хочет стать продюсером, когда уедет из Долины, и уже обратился к крупным лейблам с просьбой взять его под свою опеку.
До появления Джонни Девин был моим любимым отвлекающим манёвром. Барабанщики, боже. Они умеют играть, а Девин, по сути, воплощает в себе все стереотипы. Его отец владеет тату-салоном в Спрингсе, поэтому руки Девина покрыты произведениями искусства. Свою первую татуировку он сделал в пятнадцать лет, и за три года она превратилась в два рукава.
— Эй, у меня есть кое-что для тебя, — говорит Девин, бросая рюкзак в угол комнаты, затем тянется к задним карманам и достаёт набор палочек.
Парень протягивает их мне, и я несколько раз моргаю, прежде чем понимаю, что они именные. Он выжег на них моё имя, или, что более вероятно, это сделал его отец.
— Девин! — Моя шокированная реакция привлекает внимание Кори и нескольких других, только что вошедших в комнату, и вскоре вокруг меня уже стоит небольшая толпа девочек, рассматривающих подарок, который я получила от мальчика, который раньше был самым симпатичным в нашей программе.
Мой желудок трепещет, в основном от мгновенного внимания. Кроме того, у меня в животе ощущается странная тяжесть, и быстрый взгляд на Джонни подтверждает причину этого. Он чувствует себя забытым.
— Надеюсь, они тебе понравятся. Восемнадцать — это круто. С днём рождения. — Прежде чем успеваю подготовиться, Девин заключает меня в объятия, которые полностью обхватывают меня и прижимают к его груди. Несколько месяцев назад я бы отдала всё, чтобы прижаться к нему. Его обычный пряный одеколон щекочет мне нос.
— Мне очень нравится, Дев. Серьёзно, спасибо тебе, — говорю я, крепко сжимая палочки в кулаке, когда мы расстаёмся.
Я оставляю свою улыбку на месте, пока он не направляется в заднюю часть комнаты, где хранятся барабаны. Я переключаю своё внимание на Джонни, надеясь, что он уже отошёл и занят чем-то другим, но обнаруживаю, что он всё ещё смотрит на меня с табурета в передней части комнаты. Парень натянуто улыбается и одобрительно кивает, и всё, что мне приходит в голову, это немного приподнять свой удивительный подарок, чтобы выразить ему признательность. Сейчас я одновременно люблю и ненавижу эти палочки.
Глава 11
Наши дни
Я в ярости. И не уверена, на кого именно. Пока что предпочитаю злиться на Тедди.
Он знает, что это плохая идея — переезд Джонни ко мне. В смысле, какого хрена? Джонни невероятно богат. Конечно, он мог бы снять себе какое-нибудь укромное местечко поблизости, чтобы быть рядом с мамой. Или использовать свои безумные связи, чтобы разместить один из своих гастрольных автобусов в пустыне.
Но нет. Не-е-е-е-е-т. Ему нужно остановится в моей свободной спальне — месте, куда я запихиваю все свои глухари. Шкаф полон неудачных попыток квилтинга. У швейной машинки на полу сгорел двигатель, потому что я пыталась прошить молнию, когда все знаки говорили мне остановиться. Под кроватью для гостей стоят коробки, заполненные фотографиями — нашими с Джонни, ещё тогдашними! А ещё есть мой винный стеллаж с бутылками, которые я старательно собирала во время нескольких поездок в Северную Калифорнию. Почти уверена, что на некоторое время мне придётся перевезти их к родителям, а это значит, что мама заговорит о том, что я до сих пор не съездила в Париж, как планировала. Или не написала мюзикл для сцены. Он наполовину написан.
Мы приближаемся к моему району, и моя кровь становится всё горячее с каждой кочкой на дороге, которую переезжает арендованный грузовик. Когда Тедди намеренно проезжает по огромной выбоине, от чего меня подбрасывает на сиденье и впечатываюсь головой в потолок, я теряю самообладание.
— Ладно, ты хочешь это сделать? Мы сделаем это, приятель! — протягиваю руку вперёд и выключаю радио, после чего поворачиваюсь в кресле и скрещиваю руки на груди.
Тедди разражается хохотом.