— Эй, могу я получить твой совет?
Я оглядываюсь через плечо и вижу, что он наклонился вперёд на кресле, руки сцеплены, локти лежат на коленях.
— Да. Что случилось? — Я поднимаю руку, чтобы вытереть испарину со лба. Я отказываюсь оставлять эту кастрюлю, поэтому мне нужно переждать эту жару.
Джонни вскидывает брови и поджимает губы, когда его взгляд устремляется на окно рядом с обеденным столом. Тёплое оранжевое сияние снаружи тускнеет. Его губы слегка подрагивают, а ресницы трепещут. Именно в эти мгновения я вижу его молодость. Когда он не уверен в себе. Это остатки сомнений, которые вбил в него отец. Эта черта никогда не покинет Джонни, и я ненавижу её происхождение и причины. В эти моменты он выглядит таким невинным.
Парень слегка поворачивает голову, встречаясь с моим ожидающим взглядом, и мой желудок наполняется адреналином. Я помешиваю, не глядя на кастрюлю, вместо этого сосредоточившись на Джонни.
— Как мне с ней поговорить? — Джонни медленно моргает, его губы дрожат. Он делает короткий вдох, который останавливает его явное искушение заплакать.
— С мамой?
Джонни кивает.
Я прикусываю нижнюю губу и на мгновение опускаю взгляд.
— Ты не звонил ей? — спрашиваю я, снова поднимая глаза, чтобы увидеть его виноватое выражение лица.
Я склоняю голову в сторону.
— Джонни, — ругаю. Я не должна, но ужасно не умею быть сдержанной.
— Знаю! — хрипит он, поднося кулаки ко лбу и прижимая их к черепу, словно наказывая себя. — Я знаю, что должен был. Но просто...
Возвращаюсь к кастрюле и хорошенько перемешиваю содержимое, прежде чем убавить огонь, а затем перемещаюсь к краю столешницы, чтобы уделить ему больше внимания. Я тянусь к нему, но останавливаю себя, радуясь, что его глаза закрыты, когда он опустив голову на ладони, тянет себя за волосы. Их нужно подстричь и помыть. Джонни в миллион раз более собран, чем месяц назад, но, видя, как он вот так ломается, я понимаю, как далеко ему еще предстоит пройти.
— Эй, я знаю. Это тяжело. И она — твоя половинка. Твоя опора, — говорю я.
Парень поднимает голову, и глаза у него остекленевшие. Он быстро проводит по ним рукой и стирает эмоции, прежде чем кивнуть и прохрипеть:
— Да.
— Я знаю, что ты это уже знаешь, но ты знаменит, — говорю я, что заставляет его громко рассмеяться. У него снова слезятся глаза, но на этот раз от смеха, или, по крайней мере, я думаю, что именно поэтому.
— Да, я знаю, — наконец говорит он.
— Она, наверное, читает газеты и смотрит новости. И всё ещё ходит на работу в библиотеку, понимаешь? — Я поднимаю на него бровь.
— Ты часто её видишь? — От его вопроса у меня скручивает живот от чувства вины.
Вижу ли я её? Да. Разговариваю ли я с ней? Никогда.
— Э-эм... Ну. Мы не ходим в гости друг к другу, если ты это имеешь в виду. Но я вижу Бет время от времени. Даже недавно. — Я думаю о своей последней встрече и пытаюсь вспомнить, как выглядела Бет. Она показалась мне здоровой, хотя я не тратила много времени на её изучение. Интересно, как бы Бет выглядела, если бы я увидела её через свои теперь уже осознанные линзы?
— Ну, ты видишь её больше, чем я. А я её грёбаный сын. — Уголки его рта опускаются вниз, почти как будто его сейчас стошнит.
— Прошло много времени. Но теперь ты здесь.
«Ты здесь. Со мной. И меня ты тоже давно не видел».
Но дело не во мне.
— Садись за стол. Паста готова, — говорю я, возвращаясь к лапше и красному соусу, кипящему позади меня.
Я накладываю каждому из нас по порции и оставляю остатки на медленном огне на плите. Сажусь напротив Джонни, втискиваясь в тесное пространство, где стол придвинут слишком близко к стене. Он изучает меня, пока я устраиваюсь, и поджимает губы, когда я поднимаю на него взгляд.
— Мне нравится этот стул, — вру я.
Он усмехается, затем отодвигается на метр назад и подтаскивает к себе весь мой деревянный стол, освобождая место с моей стороны. Джонни качает головой и продолжает смеяться, ковыряясь в макаронах. Я заставляю свои пылающие щёки успокоиться и проглатываю своё смущение вместе с первым кусочком. Несколько минут мы едим в тишине, не считая нескольких беглых комплиментов в адрес моего умения кипятить воду и разогревать консервированный соус.
— Здесь не совсем пятизвёздочный ресторан. Извини за это, — наконец говорю я.
Джонни всасывает последнюю спагетти, лапша болтается во рту, и несколько кусочков соуса попадают на его белую футболку. Он вскидывает подбородок и немного оттягивает футболку, берёт салфетку и промакивает пятна, от чего они становятся только больше.
— Оставь. Я сведу пятна. Это что, дизайнерская рубашка или что-то в этом роде? — Я закатываю глаза, но прежде чем успеваю откусить ещё кусочек, Джонни стягивает рубашку через голову и швыряет её в мусорное ведро на кухне. Она соскальзывает на пол, не долетев до конца, и я тяжело сглатываю, прежде чем обратить внимание на его обнажённый торс.
— Из супермаркета, — говорит Джонни, вздёргивая подбородок с самодовольной ухмылкой.
Засранец.
Моё колено подпрыгивает под столом, и внутренний голос предупреждает меня, чтобы я не сводила глаз с его шеи и выше. Но это бесполезно, потому что парень встаёт, чтобы отнести свою тарелку в раковину, и нагибается, чтобы подобрать свою рубашку по пути.
— Я всё ещё могу почистить твою рубашку из супермаркета, знаешь ли, — говорю я, сглатывая сухой комок.
Мышцы его спины образуют идеальную букву V, а вдоль лопаток вытатуирована строчка из одной из его песен. Я сразу же узнаю их, даже написанные курсовом.
«Будь смелее бури».
Это из песни «Приют». Его отец был той самой бурей.
Я отодвигаю стул, чтобы выйти из-за стола и отнести тарелку к раковине, но не успеваю сделать и двух шагов, как Джонни бросается вперёд и забирает миску из моих рук.
— Ты готовила. Я помою посуду, — он опускает голову, словно ожидая моего согласия, и мне приходится облизнуть пересохшие губы.
— У меня есть посудомоечная машина. Так что это не совсем честный обмен. — Я прикусываю нижнюю губу и выпячиваю бедро, выдерживая его пристальный взгляд, изо всех сил стараясь сохранить игривость. Держать язык за зубами. Его грёбаная ухмылка делает это очень трудным.
— Хорошо, Бринни Винни. Я понял, — говорит он с усмешкой и кивает головой, отступая назад.
Мои колени подгибаются, но я кладу ладонь на стол, чтобы удержаться и скрыть эффект, который оказывает на меня Джонни.
Я остаюсь в стороне, пока он ополаскивает посуду и загружает посудомоечную машину, а затем убирает остатки еды в холодильник. Наконец я добираюсь до мусорного ведра и достаю его рубашку. Хлопок плотный, и по наитию я рассматриваю бирку с надписью «Прада».
— Ха-ха! — Смех вырывается наружу, и Джонни крутится с полотенцем в руках, чтобы поймать меня на месте преступления.
Я показываю рубашку в качестве доказательства.
— Отличная находка для супермаркета, приятель! — поддразниваю я.
Он ни капли не смущается. Вместо этого заканчивает сушить руки, отбрасывает полотенце в сторону, подходит ко мне и берёт рубашку из моих рук. Затем бросает обратно в мусорное ведро и смотрит на меня сверху вниз, между нами всего несколько дюймов.
— Я знаю.
Воздух внезапно становится теплее, градусов на десять-пятнадцать. Моя грудь словно в огне, в горле пересохло, губы онемели. В ушах звенит от прилива крови и отсутствия дыхания. Я медленно поднимаю взгляд, напоминая себе, как выглядит его гладкая грудь, крошечная родинка на правой грудине, как чёрная цепочка смотрится на ключице. Я подарила ему это ожерелье. И он до сих пор его носит. Я скольжу взглядом оставшуюся часть пути вверх и нахожу, что его голубые глаза затуманенными, возможно, внутренним противоречием.