— В мире полно красивых людей, — отвечаю я, пытаясь отмахнуться.
— Вау, отличный способ понизить самооценку парня, — язвит Джонни.
На этот раз я смеюсь вместе с классом, но использую быстрое остроумие Джонни как урок номер один.
— Вот! Вот оно! — Я подхожу и сажусь за один из боковых столов, отодвинутых к краю комнаты, закидываю ногу на ногу и выжидаю несколько долгих секунд, чтобы вызвать всеобщее любопытство.
Мне также нравится, как Джонни улыбается, когда он не уверен в том, что происходит. Его язык слегка высунут за зубы, а взгляд перемещается по комнате — ко мне.
— Джонни Бишоп вполне может быть горячим, как ты говоришь, Кристен. Но внешность сама по себе не является для него решающим фактором. Как и мастерство. Если бы всё сводилось к мастерству, неужели вы все думаете, что я бы всё ещё преподавала теорию музыки в средней школе посреди пустыни?
Половина учеников непонимающе моргает, глядя на меня, и у меня такое чувство, что мой босс тоже уставилась на меня. Я никогда не говорила о своих мечтах до Джонни Бишопа. Полагаю, большинство учеников, прошедших через мой класс за последние десять лет, считали, что это моё главное достижение — пойти по стопам отца.
— Фактор, дамы и господа, сводится к личности. Всё дело в выступлении. Позвольте мне продемонстрировать. Э-э, вернее... Джонни, ты поможешь мне продемонстрировать?
Джонни поднимает подбородок вместе с одной стороной рта.
— Да, мисс Фишер.
Я бросаю на него грозный взгляд за то, что он так подчёркнуто произнёс моё имя, но двигаюсь дальше, потому что этот урок будет иметь огромное значение для некоторых из присутствующих здесь детей, тех, кто находится прямо на пороге следующего уровня.
— Сыграй для меня песню «С днём рождения» и представь, что ты даёшь небольшое акустическое выступление на вечеринке перед вручением «Оскара». — Это многословное указание, и Джонни требуется несколько мгновений, чтобы войти в образ. Но в конце концов он выбирает нежный рифф, напоминающий песню о дне рождения, склонив голову и положив гитару на колено. Джонни держит корпус гитары близко, как будто его глаза сканируют нужные струны за наносекунды до того, как он их возьмёт.
Все наклоняются вперёд, чтобы поискать струны вместе с ним. Когда громкость нарастает и Джонни наконец поднимает голову, мы все медленно опускаемся на свои места. Мы не расслаблены. Мы готовы. Готовы к тому, что он захочет сделать с нами, куда бы он нас ни повёл. Мы на крючке.
Его взгляд, кажется, прикован к Кристен, и, судя по тому, как широко раскрыты её глаза, полагаю, что она поняла, о чём идёт речь.
Мелодия переходит во что-то более знакомое, но всё ещё производное. Перед тем как начать петь, губы Джонни приоткрываются, издавая соблазнительный вздох. Это не голос поп-звезды или рок-музыканта, который эхом разносится по аренам. Этот голос мягкий, интимный — звучание тайн, наложенных на мелодию. Моя точка зрения выражена уже в первом куплете, но я позволяю ему допеть до конца, потому что... ну... он — Джонни Бишоп, и даже чёртова песня про день рождения невероятна хороша, когда он её исполняет.
Джонни продолжает бренчать, его игра имитирует нежный ручеёк и перезвон ветра. И когда парень снова кладёт гитару на колени, никто не издаёт ни звука.
— Охренеть! — Кристен, естественно, первой нарушает почтительную тишину.
Я бросаю взгляд на своего босса, у которой открыт рот. Думаю, сейчас мне это сойдёт с рук.
— Ты права, Кристен. Охренеть, — говорю я.
Моё ругательство снова всех расслабляет, но эффект от песни Джонни остаётся в комнате.
— У него был хороший голос? Да. Был ли он... — я прочищаю горло, температура моего тела слегка повышается. — Был ли он сексуальным? Конечно, может быть.
«Определённо».
— Это была просто песня на день рождения? Да. И мы все знаем, как просто исполняется это произведение, и как мало требуется мастерства. И всё же минуту назад вы все были просто заворожены. Потому что Джонни взял все имеющиеся в его распоряжении инструменты и вложил их в исполнение, в индивидуальность. Он создал целый персонаж и нарисовал сцену за шестьдесят секунд. И именно этому он хочет научить вас. Это то, что он хочет получить от каждого из вас.
Несколько ребят хлопают, Кристен — с наибольшим энтузиазмом. Однако на этот раз она не забавляется ради внимания. Ей очень хочется научиться быть самой лучшей исполнительницей. Кристен — это я в её возрасте, когда впервые увидела, на что способен Джонни Бишоп. Был ли он красив? Убийственно. Но больше, чем быть замеченной им, я хотела быть им.
— Итак, кто готов дать ему посмотреть, над чем вы работали? — Я сползаю со стола и прохаживаюсь по комнате, вглядываясь в озабоченные лица своих учеников.
Их головы покачиваются и поворачиваются, каждый смотрит на другого, чтобы тот вызвался первым. Я уже собираюсь выбрать кого-то наугад, когда Джонни делает выбор за меня.
— Почему бы тебе не показать им, на что ты способна?
Что? Нет, нет, нет... Так не пойдёт.
— Они все меня видели, — говорю я, махнув рукой.
— Конечно, они видели, как ты преподаёшь. Но видели ли они, на что ты действительно способна? — Джонни настойчив. Я должна была помнить об этом. Его уверенность всегда была одним из тех качеств, которым я завидовала больше всего.
— Поверь мне, они ничему не научатся, увидев меня там... снова. — Мой нервный смех настолько прозрачен, что не может быть, чтобы все в этой комнате не поняли, насколько сильно я не хочу этого делать. И поскольку им всем по семнадцать-восемнадцать лет, они все хотят, чтобы я помучалась для их развлечения. Потому что подростки — придурки.
— Кто хочет посмотреть, как мисс Фишер попробует себя в исполнении? — Джонни призывает их хлопать вместе с ним, и, конечно, потому что он чертовски притягателен, они все хлопают.
Он тоже придурок. Они все.
— Хорошо, — сдаюсь я, потому что затягивание этого процесса приведёт лишь к тому, что болезненное внимание продлится дольше.
Я поднимаю ладони, затем иду к задней части сцены, чтобы взять второй табурет.
«Ты мёртв» — безмолвно говорю я Джонни одними губами, проводя линию по шее.
Некоторые ученики хихикают и, по крайней мере, я могу заставить их смеяться. Полагаю, это уже кое-что, даже если никогда не смогу их заставить почувствовать себя так, как ранее при исполнении Джонни.
Я устраиваюсь на табурете, подтыкаю юбку под бедро и закидываю ногу на ногу. Я тянусь к гитаре, но Джонни слегка поворачивается, чтобы не дать мне её достать.
— Ну же, я должна использовать гитару. — У меня пересохло во рту и покалывает руки. Мне нравится прятаться за гитарой, а игра во время пения всегда давала мне что-то, на что можно было смотреть, кроме людей, которые на меня смотрели. В отличие от Джонни, связь пугает меня.
«Что, если я увижу разочарование на их лицах?»
— Если я правильно помню, ты не можешь играть эту песню, — поднимает бровь Джонни.
— Песню про день рождения? Ну, да. Думаю, что могу. — Он начинает меня злить. Снова.
Джонни качает головой и перебирает струны, ноты поначалу идут вразнобой. Это один из его любимых способов подразнить людей — немного пофлиртовать с тональностью и мелодией, прежде чем успокоиться и раскрыть то, что будет дальше. Приятно наблюдать, как он делает это в середине концерта. Сидя на деревянном табурете перед моими студентами? Не очень. Совсем.
— Ты не будешь исполнять песню про день рождения, Бринни. Речь шла об индивидуальности, помнишь?
Он поднимает бровь и смотрит на меня. Прикусывает кончик языка, хитро ухмыляясь, и мелодия песни «Лавина»8 начинает складываться в единое целое. Моя любимая песня. Та, с которой я выступала в выпускном классе, когда заняла второе место. После него.
Я качаю головой, а Джонни кивает. Мой пульс учащается, а ноги немеют. Я меняю позу, закидываю другую ногу сверху и провожу потными ладонями по бёдрам в попытке разбудить их. Я выдыхаю, сжав губы в трубочку, и перевожу взгляд на Джонни, затем на пол. Я не произносила слов этой песни в присутствии кого-либо уже десять лет. И, кроме как в безопасности своей машины, я ни разу не пела по-настоящему. Обычно я напеваю ноты и, может быть, короткий припев, чтобы ученики знали, как что-то происходит. Я использую свой голос, чтобы показать, в каком ключе что-то исполняется, мой идеальный слух — бесполезный дар с точки зрения индивидуальности.