С точки зрения исполнения.
Джонни дважды проходит через вступление, замедляясь в том месте, где я должна вступить. Но я парализована, и не могу заставить воздух наполнить мои лёгкие, не говоря уже о том, чтобы выйти из меня обратно и сформировать звук.
Лёгкое покачивание головой, когда мои глаза наполняются паникой, — это всё, что я могу предложить, прежде чем засунуть руки под бёдра. Однако, Джонни продолжает играть. Он наклоняется вперёд и смотрит мне в глаза, и на этот раз, когда доходит до раздела, в котором должны быть слова, он их поёт. Голос у него слабый, такой, каким учитель подсказывает новичкам во время хорового выступления. И как бы я ни была смущена, напугана и разгневана, его старания задевают уголки моего рта, и когда звучит третья строка, я сажусь повыше и присоединяюсь к нему.
Уголки его рта приподнимаются ещё больше, и я повторяю за ним, выталкивая слова, используя диафрагму, чтобы двигаться дальше, пока не оказываюсь на плаву. Джонни не перестаёт петь вместе со мной, но постепенно он позволяет мне вести, его голос проскальзывает в нужных местах, придавая глубину и вес словам, которые значат больше всего.
Меняющиеся океанские приливы и отливы.
Времена года.
Взросление.
Мы оба становимся старше.
Вместе мы поём всю песню. Хотел того Джонни или нет, но наши голоса сливаются так, как под силу только нам двоим, и песня возвращает меня в тот самый первый раз, когда наши голоса синхронизировались. Наедине в этой самой комнате. На этих самых табуретках.
С этой песней.
Она обрушивается на меня, как лавина, и моя грудь вздрагивает на последних словах. Мои ученики, те, ради которых я воздвигала надёжную стену, вскакивают на ноги и хлопают в ладоши. Мой босс вытирает слезу, а Мэри Энн сжимает грудь. И хотя Джонни был хорош и отчасти вызвал их реакцию, он — не вся причина. Даже не половина. Эта похвала адресована мне. И я так сильно скучала по этому.
«И это разбивает моё чёртово сердце».
Глава 20
18 лет. Тихий воскресный вечер.
Наша семья не ходит в церковь, за исключением тех трёх раз в год, когда «Дух пустыни» проводит свои благотворительные мероприятия. Мама всегда говорит, что мы, как семья, духовны. Но если честно? Мама склонна к соперничеству, как и мой папа. Там, где он любит побеждать с помощью музыки, она любит брать выпечкой. И пока она три раза в год приносит свои печенья и пироги, добрый преподобный даёт ей возможность чувствовать себя желанной и благословенной. Вся эта любовь без того, чтобы нам с папой приходилось рано вставать по утрам в воскресенье — это честный обмен, как говорит мой отец. Думаю, он был бы не против ходить туда почаще, если бы не его сильное отвращение к музыке, которую там играют. Трудно быть поклонником джаза и блюза и высидеть ряд гимнов, исполняемых в тональности до мажор, без особых эмоций и с некачественными микрофонами.
Этих трёх дней в году мне вполне достаточно, я даже жду их с нетерпением. Пока моя мама в течение шести часов перебирает долларовые купюры на церковной лужайке, я сижу в самом центре глинобитного святилища, вдыхая запах деревянных балок над головой и постоянный дым от свечей, горящих спереди. Зданию почти шестьдесят лет, и в нём нет ничего особо примечательного. Но то, как солнечный свет проникает сквозь стену окон на востоке и медленно переходит в такие же окна на западе, это прекрасная, тихая повесть о времени.
Это место, где я думаю. По крайней мере, с тех пор, как достигла половой зрелости, это место, где я думаю. Когда была ребёнком, я могла высидеть здесь всего минуту, прежде чем убежать через задние двери на детскую площадку. Но к четырнадцати годам, когда у меня случилась моя первая душераздирающая влюблённость в старшеклассника, который не знал о моём существовании, я осознала силу сидения в одиночестве. В комнате, предназначенной для созерцания. Здесь я могла бы пройти через многие беды. Идти с богом своим путём.
Сегодня я провела полдня в святилище, думая о Джонни. Как бы я ни искала, так и не смогла найти решение его проблем. Папа объяснил мне, что то, что мы видели в прошлые выходные, было в серой зоне. И хотя я нутром чую, что отец Джонни делал нечто большее, чем просто кричал на него и его мать, я не могу этого доказать. А Джонни этого не хочет. Или, может быть, точнее, он не хочет этого хотеть.
Верёвка вокруг моей груди ослабла, когда Джонни позвонил в нашу дверь как раз в тот момент, когда мы сели ужинать. И теперь, когда он сидит с гитарой моего отца на нашем заднем дворике, я могу дышать. Думаю, и мой отец тоже.
— Тебе удобно держать её вот так? — Папа наклоняет голову набок, наблюдая за тем, как Джонни держит гитару и под каким углом её ставит. Это почти по-детски, как я прижимала гитару к телу, когда только училась, и мои руки были недостаточно велики, чтобы дотянуться до всего.
— Наверное? — Джонни смеётся и повторяет структуру аккордов, которую он отрабатывал.
Папа поджимает губы и кивает, когда звук получается идеальным, а затем поднимает руки вверх, чтобы заявить, что если это работает для Джонни, то какая разница, как он держит инструмент.
— Я пойду спать, а вы двое оставайтесь здесь и играйте дальше. Мне нравится, как музыка звучит через окно. И вообще, продолжайте играть, потому что когда вы перестанете... — отец постукивает пальцем по виску, намекая на то, что он поймёт, что мы затеяли что-то ещё.
— Папа! — Я бросаю в него одну из маминых уличных подушек для отдыха, и он отбивает её.
— Не думай, что я не обхаживал твою маму с этой же гитарой, — ухмыляется папа.
— Фу, иди спать. И спасибо за кошмары, — дразню я. Вроде того.
— Спасибо, мистер Фишер. Я позабочусь о ней, — говорит Джонни моему отцу.
— Я знаю, что позаботишься, сынок. — Взгляд моего отца перемещается на меня, и на мгновение я задаюсь вопросом, не имел ли он в виду это как благословение. Решив, что веду себя как глупый мечтатель, я отмахиваюсь от этого.
Джонни извлекает слабую мелодию, когда папа закрывает за собой французские двери. Он не забывает включить внутри различные светильники, как будто я не могу целоваться с Джонни при включённом свете. Хотя, могу ли я? Теперь я думаю об этом и немного нервничаю, что... ах, этого он и хотел.
— Красиво. Что это? — Я подтягиваю ноги и засовываю их под толстовку, устраиваясь в шезлонге напротив Джонни.
— Я это придумал. Она крутится у меня в голове уже несколько дней. — Парень снова наигрывает мелодию, на этот раз добавляя несколько элементов.
— Я думала, папа уже подарил тебе эту гитару. В тот вечер, когда были танцы.
Джонни ухмыляется.
— Ты имеешь в виду в тот вечер, когда я впервые поцеловал тебя? — он берёт мягкий аккорд.
— О, ну, не знаю. Мне кажется, ты поцеловал меня задолго до этого. По-моему, это было седьмого мая на отборе на должность тамбурмажора. — Я подмигиваю ему, когда он поднимает голову и кладёт гитару себе на колени. Ухмылка всё ещё приклеена к его лицу.
— В семь сорок утра, — добавляет он.
Мой рот приоткрывается, бровь приподнимается.
— Ты всё это выдумываешь. Ты не мог всерьёз обратить внимания на время нашего первого поцелуя. — А если это так, то я навсегда запечатлею это в своей памяти.
Джонни несколько секунд удерживает мой пристальный взгляд, затем снова переключает внимание на гитару, наигрывая несколько коротких нот, как будто они должны были стать кульминацией его выступления.
— Да, я это придумал. Но почти уверен, что это было близко. — Он хихикает, а у меня немного замирает сердце. Хотелось бы, чтобы он действительно запомнил время.