Я вытягиваю ноги на шезлонге, закидывая руки за голову, чтобы посмотреть на небо. Луну и звёзды скрывает тонкая завеса облаков. Наступает осень, и тёплые дни сменяются очень холодными ночами. В этом и заключается секрет пустыни. Люди предполагают, что здесь постоянно жарко, но какой бы жестокой ни была жара, холод такой же лютый.
— Хотя, чтобы ответить на твой вопрос, твой отец действительно дал её мне. Надеюсь, всё в порядке. — Джонни щиплет одну струну, затем быстро её заглушает.
Поворачиваю голову и встречаю его выжидающий взгляд.
Я улыбаюсь, и это искренне. Сначала я немного ревновала, только потому, что мой папа, кажется, видит в Джонни столько многообещающего в музыкальном плане. Но моя точка зрения изменилась. Может быть, потому, что теперь я знаю, что в моей жизни есть то, чего нет у Джонни, или, возможно, дело в том, насколько хорошо я его узнала. Парень заслуживает того, чтобы у него была гитара, потому что звёзды заслуживают того, чтобы услышать его игру.
— Конечно. Можешь забрать её домой, — подбадриваю я.
Он качает головой и шепчет:
— Нет, не могу.
Любой намёк на радость исчезает, когда он произносит эту реальность, и моя улыбка тоже увядает. Ненавижу, что Джонни не может развить дома свой дар. Он должен бы играть на гитаре без остановки. Каждое утро. Каждый вечер.
— Что ж, тогда тебе просто придётся приходить к нам почаще, — говорю я.
Уголки его губ приподнимаются при этом предположении, и его взгляд задерживается на моих глазах на несколько спокойных секунд. От его интенсивности моя верхняя губа подёргивается, как у Элвиса. Мои ноги покалывает, и я подтягиваю их к груди, чтобы обнять и потереть руками голени.
— Холодно? — Джонни кладёт гитару рядом с собой и стягивает толстовку через голову.
— Я в порядке, — вру я.
Парень тихо смеётся и начинает натягивать свою толстовку мне на ноги.
— Теперь лучше, — говорит Джонни, берёт гитару и садится рядом со мной на шезлонг.
Моё бедро упирается в его поясницу, и я слегка прижимаюсь к нему, желая большего.
— Да. Спасибо тебе, — говорю я.
Джонни опускает взгляд, его волосы растрёпаны, и я тут же запускаю в них руку и взъерошиваю. Я хихикаю, как фанатка на свидании, которое выиграла со своим любимым мальчиком с плаката, и Джонни бросает взгляд на мою руку.
— Почему тебе так нравятся мои волосы? — Его взгляд переходит на меня, и я накручиваю несколько прядей волос на пальцы, прежде чем отпустить их.
— Эти волосы сделают тебя знаменитым. Запомни мои слова, — говорю я, скрещивая руки на груди.
Джонни прищуривает глаза, плотно сжимая губы, как будто у него есть какой-то секрет.
— Что? Ты сомневаешься? — Я заставляю себя немного приподняться, всё ещё не совсем на уровне его глаз и не настолько, чтобы оторваться от того места, где соприкасаются наши тела. Для этого должен был быть пожар или медведь, идущий на нас.
— Могу я сыграть тебе что-нибудь? — Парень медленно вдыхает, его челюсть двигается из стороны в сторону, и у меня возникает ощущение, что он, возможно, действительно нервничает.
— Конечно. Я имею в виду, пожалуйста. — Мой взгляд мгновенно перемещается на его руки. Я замечаю, как они зависают над струнами, прежде чем приземлиться в том месте, которое он, по-видимому, знает наизусть.
По словам Джонни, он сам учился играть на гитаре своей матери до того, как она от неё избавилась. А ещё сказал, что у него не плохо получалось, но у него никогда по-настоящему не было возможности попрактиковаться. Но то, как движутся его руки, нежность и целеустремлённость каждой ноты, которую он создаёт, указывают на то, что парень, должно быть, нашёл способ. Невозможно создавать такую музыку, как Джонни сейчас, не зная, как это делается. По крайней мере, я не могу.
Его глаза следят за каждой сменой тональности и изменением громкости. Он как будто рисует план своим зрением, а его руки просто следовали за ним, играя то, что написано его сердцем. Аккордовая структура нарастает, и я поднимаю взгляд на закрытые окна на втором этаже нашего дома. Даже если они закрыты, мой отец должен это слышать. Это тайное прослушивание, которое проводит Джонни, не может оставаться в секрете. Это исключено. Это должно выйти наружу.
И тут он останавливается.
— Джо... — Мой голос срывается в начале его имени, но я захлопываю рот, когда он начинает петь. Его игра смягчается в соответствии с его голосом, позволяя его дару занять центральное место. В течение первых нескольких строк мой разум не в состоянии расшифровать слова, мои глаза слишком загипнотизированы его губами. Мои уши слишком очарованы чистым золотистым мёдом, который, кажется, легко вытекает из его уст. Это всё равно, что слушать свою любимую пластинку с царапинами, благодаря дарованным Богом несовершенствам, которые идеально совершенны.
Я несколько раз моргаю, когда Джонни начинает петь то, что звучит как припев.
Смелее, чем буря, я должен быть смелее бури.
Меня засасывают зыбучие пески, и холод сердца крадёт тепло.
Слишком мал, чтобы отвести молнию, чтобы увидеть вред.
Пол жизни прожив в одиночестве, я буду смелее бури.
Это прекрасная песня, в которой так много от него самого, что невозможно не услышать слова, произнесённые этим голосом, и не почувствовать себя на его месте, хотя бы на мгновение. На одно прекрасное, полное ужаса мгновение. Я вытираю слезу, скатывающуюся по моей щеке, прежде чем Джонни опускает гитару, чтобы посмотреть на меня. Не то чтобы я не хотела, чтобы он увидел эффект, но чтобы ему не было больнее больше, чем от того, что вдохновило его на эту песню.
— Она ещё не готова, и я могу кое-что изменить. Но это похоже на что-то, и...
— Это невероятно.
Джонни прикусывает нижнюю губу в ответ на мою похвалу.
— Ты просто так говоришь, — пожимает он плечами.
Я выпрямляюсь и обхватываю руками его бицепс.
— Нет. Джонни, у тебя есть дар. И более особенный, чем я предполагала. Я... — Я поднимаю взгляд на закрытые окна, на выключенный свет в комнате моих родителей. Мой отец это слышал. Я уверена. Его, наверное, парализовало от этого, от величины того, кто сидит здесь, на его заднем дворе, и играет на гитаре, которая старше меня. Джонни — редкий бриллиант, межзвёздное чудо.
— Джонни, — я снова перевожу взгляд на него. — Ты должен продолжать. Тебе нужно закончить эту песню, и исполнить её на показе.
Его лицо морщится.
— На показе?
Иногда я забываю, что он не всегда был одним из нас.
Я энергично киваю.
— Да, это музыкальный фестиваль. Большой концерт, который устраивают каждый год в «Паппи и Харриет». — Я уже представляю себе его выступление и ту реакцию, которую оно вызовет. Зрители на шоу никогда не оставались ошеломлённо безмолвными, но, клянусь, если Джонни сможет выдать хотя бы половину того, что он только что сделал для меня, это произойдёт.
— Тот вестерн-бар в туристическом квартале? Большой концерт? — Джонни тихо хихикает, и я придвигаюсь к нему ближе, беру гитару с его колен и кладу её на ближайший кафельный столик.
Беру обе его руки в свои, и он нервно проводит большими пальцами по моим рукам.
— Я не хотела тебя пугать. Но тот бар? Это своего рода сакральное место. Показ? Это большое шоу. Те обложки альбомов с автографами и фотографии знаменитостей, развешанные в коридоре рядом с музыкальной комнатой? Все эти люди выступали на фестивале и победили. Чёрт возьми, некоторые из них заняли второе место. И даже по-настоящему знаменитые из них не смогли бы сделать то, что ты только что сделал для меня.
Переплетаю свои пальцы с его, и крепко сжимаю, толкая его руки, чтобы привлечь его внимание. Я хочу, чтобы Джонни поверил мне, когда я говорю, как сильно в него верю.
— Что я сделал для тебя? — Его пристальный взгляд останавливается на мне, его глаза пронизывают меня с напряжённой надеждой. Если бы я солгала, он бы увидел меня насквозь, и, думаю, он это знает.
— Ты сломал меня наилучшим из возможных способов, и я никогда, никогда больше не смогу слышать музыку так же, как раньше.