Я еду домой в тишине. Иногда мне нравится по-настоящему собраться со своими мыслями, пока я веду машину, а музыка помогает создать настроение. Сейчас моё настроение кислое, и я не хочу, чтобы его что-то подслащало. Мне нужно пожить в этом некомфортном ощущении какое-то время.
К тому времени, как сворачиваю на свою улицу, я уже перешла от злости на маму к возмущению на Джонни. Как он смеет обижаться на то, что я была замужем! Может быть, он и не надевал кольцо на палец какой-нибудь девушки, но за последние десять лет у него было немало ярких отношений. Я не могла игнорировать каждую фотографию в таблоиде, которая попадалась мне на глаза. Я заезжаю на свою подъездную дорожку и даю мотору поработать несколько минут, чтобы поспорить с невидимой версией Джонни, а затем оставляю его в машине и забываю о нём.
К сожалению, у Джонни другие идеи, и как раз в тот момент, когда я готова оставить эту ночь позади, мою машину освещает свет фар — фар джипа.
Я медленно вдыхаю через нос, чутье подсказывает мне, что спокойствие уйдёт от меня, сколько бы я ни пыталась успокоить нервы. Но я всё равно делаю вдох, и когда выхожу из машины, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, я готовлюсь быть только любезной и обеспокоенной.
— Как Кейли? — Или, может быть, озлобленной, ревнивой бывшей. Похоже, именно этот путь я и выбираю.
— Ты серьёзно? — Джонни смеётся, нажимая на брелок, чтобы запереть джип. Он подаёт звуковой сигнал и дважды мигает нам, прежде чем погаснуть.
Я качаю головой.
— Проблемы с пиаром — это, по-моему, очень серьёзно, — говорю я, пожимая плечами.
Джонни прищурившись, смотрит на меня с приоткрытыми губами, не совсем улыбаясь, но, кажется, хочет этого. Он запускает руку в волосы и сжимает пряди, как делал, когда ему было восемнадцать, что было очаровательно. Сейчас это восхитительно, но и раздражает.
— Если хочешь знать, да. У меня тут довольно серьёзная пиар-хрень. Один репортёр работает над историей, которая может разрушить мою жизнь, Бринн. Но нет, я не побежал к Кейли, чтобы поговорить с ней об этом. Я сказал ей, что мы разберёмся с этим завтра.
— Бринн, — говорю я.
Хмурясь, он качает головой.
— Ты назвал меня Бринн. Не Бринни. — У меня болит в груди, и чем больше слов мы говорим друг другу, тем больше я жалею о тех, которые произношу, и желаю обрести самоконтроль. Но я оставила его на заднем дворе своих родителей. Чёрт, я оставила его на парковке «Волн» в ту ночь, когда появился Джонни.
Парень подходит ближе, но останавливается на расстоянии. Ветер усилился, в конце моей подъездной дорожки шелестят пальмы, и холод заставляет меня дрожать. Я натягиваю рукава толстовки на ладони и скрещиваю руки на груди.
— Я называю тебя Бринни, когда мы ведём себя дружелюбно, но сейчас всё иначе.
Я смеюсь и смотрю в сторону, прикусывая язык в качестве самоконтроля, чтобы не говорить раньше, чем подумаю. Я зажмуриваю глаза, когда в голове мысленно воспроизводятся слова моей мамы, сказанные сегодня вечером. Мозг удивителен тем, что может прокручивать воспоминания тысячу раз менее чем за секунду. В моём теле бурлит тот же адреналин и отвращение, что и час назад, когда я пережила это в первый раз.
— Я вышла замуж за настоящего мудака в тяжёлое для меня время. Я сделала несколько глупых решений, и не горжусь ими. К твоему сведению, ты бы возненавидел этого парня. — Я заставляю себя снова посмотреть на Джонни, ожидая увидеть самодовольное выражение его лица. Твёрдая линия челюсти, которая напрягается, когда он сжимает зубы, далека от самодовольства. Это ближе к собственничеству.
Я переминаюсь с ноги на ногу, и решаю, что раз уж мы это делаем, то я могу сорвать все пластыри разом.
— И, знаешь, что ещё тебе следует знать? Я переспала с Тедди. — Мои плечи приподнимаются, а губы кривятся, создавая впечатление, что в том, что я сделала, нет ничего особенного. Но желчь, которая поднимается по моему пищеводу по мере того, как Джонни двигает челюстями, а его глаза горят, глядя на меня, не позволяет так легко отмахнуться от моего признания.
— Что? — давлю я.
Его взгляд скользит в сторону моей любопытной соседки, которая, вероятно, в эту самую секунду готовит себе попкорн. Затем возвращается ко мне. Белки его глаз красные, и то, как они сочетаются с голубыми радужками, делает их почти фиолетовыми.
— Ты не представляешь, сколько раз я хотел вернуться домой, вернуться к тебе. — Его голос срывается на середине признания, и у меня в грудь сжимается от этого.
— Но ты этого не сделал. Ты бросил меня, Джонни! И Тедди тоже. Ты бросил нас всех! — Мой голос срывается, крик, который я сдерживала, ползёт по моим внутренностям. Я больше не могу сдерживаться.
— Я не хотел, но мне пришлось уйти. — Его рот сам собой складывается в извиняющуюся улыбку, которая скрывает всю боль, когда дрожит нижняя губа.
— Пришлось? — шмыгаю носом, но это бесполезно, чтобы остановить тяжёлый всхлип, вырывающейся из моего горла. Я прикрываю рот рукой, стыдясь этого.
Джонни опускает голову, сжимая пальцами переносицу. Его идеальные, дурацкие волосы в растрёпанном беспорядке, рваные джинсы, обтягивают в нужных местах, а стёганая фланелевая куртка поверх чёрной футболки умоляют меня положить голову ему на грудь, как раньше.
— Ты многого не знаешь, Бринни.
— Потому что ты не хочешь мне рассказывать, — выпаливаю я.
Я поворачиваюсь к нему спиной и направляюсь к своему крыльцу, открываю дверь, затем поворачиваюсь и вижу, что он ждёт меня у подножия ступенек. Это пока и дом Джонни тоже, так что я не знаю, что мы здесь делаем. Я вообще не знаю, что мы делаем и точка.
— Знаешь, что ты единственная, кто не обнимает меня. — Он засовывает руки поглубже в карманы и надувает губы в каком-то обиженном выражении.
— Тебе нужны объятия, Джонни? В этом всё дело? — Я бросаю взгляд на крыльцо своей соседки, как только там загорается свет.
— Да, Бринни. Я хочу объятий. От тебя. — Джонни поднимает подбородок и смотрит на меня с вызовом в глазах.
Я фыркаю.
— Я обнимала тебя. Когда ты пришёл за мной в ванную комнату моих родителей, — напоминаю я ему.
Он качает головой.
— Это не ты меня обнимала. А мы оба, когда у нас закончились места, где можно спрятаться.
Я сглатываю сухой комок в горле. Чёрт бы побрал Джонни и его идеальные слова. Он всегда мог написать самые лучшие строки.
— Хорошо, Джонни. Иди сюда, и я обниму тебя, — впиваюсь в него взглядом, в то время как моё тело дрожит от гнева и страха. Я не позволю этому сломить меня. И не забуду последние десять лет из-за этого. Не позволю. Я отказываюсь.
Джонни поднимается по ступенькам и останавливается в нескольких дюймах от меня, затем смотрит вниз, на мои болтающиеся руки.
— Правда? — склонив голову, Джонни изучает меня. Краснота в глазах немного спала, но боль всё ещё осталась. Я вижу это по тому, как парень опускает глаза, как тяжелеют его веки.
— Хорошо, — говорю я, поднимая руки и обхватывая ими его шею.
Джонни подходит ближе, подтягивает мою голову под свой подбородок и обнимает меня. Сцепляю руки у него за его спиной, и прижимаюсь щекой к его груди. Затаив дыхание, я заставляю свои глаза оставаться открытыми, думая, что если мне удастся это сделать, то я не буду ничего чувствовать. Но это бесполезно, потому что всё, что ему нужно сделать, это глубоко вздохнуть. Я всегда синхронизировалась с ним таким образом. Это была негласная практика между нами: когда один был расстроен, другой дышал за того, кому было больно.
Мои лёгкие медленно наполняются, пока Джонни растирает мне спину руками, и подталкивает меня к дверному проёму. К тому времени, как он пинком захлопывает дверь, мои глаза уже закрыты, а через несколько секунд парень подхватывает меня на руки и, прижимая к себе, несёт к моему любимому креслу. Сломанное, но не такое уж и сломанное.