— Правда-ложь, — шепчет Джонни мне в волосы.
От прикосновения его губ к моей макушке моё тело замирает. Он — наркотик. И всегда был им.
— Правда-ложь, — отвечаю я, готовая к вопросу, который, как я знаю, последует.
— Ты ревнуешь меня к моему пиарщику?
Я позволяю его вопросу повиснуть в тишине тёмной комнаты в течение нескольких секунд, открывая рот, чтобы ответить, по крайней мере, пять раз, прежде чем, наконец, заговорить.
— Я ревную тебя так же, как ты ревнуешь меня к моему браку и одной ночи с Тедди. — Я сдвигаюсь настолько, чтобы посмотреть на него сквозь ресницы и изучить его выражение лица. Его губы сжаты, глаза затуманены, словно в раздумье, но в конце концов парень кивает и прижимает мою голову к себе, закрывая мне обзор.
— Меня это полностью, тотально, абсолютно устраивает, — говорит Джонни.
Это наша правда-ложь, произнесённая на сломанном кресле.
Глава 22
18 лет. Игра на поле соперника.
Выступление перед игрой — это всегда тяжёлый удар по самолюбию. Никто не обращает внимания на выездной оркестр, если только шоу не является чем-то по-настоящему зрелищным. Я знаю, что мы особенные, но в то же время наш коллектив маленький. Поэтому заставить фанатов «Кларксвилл Рейдерс» обратить на нас внимание в течение следующих восьми минут будет практически невозможно. Они запрограммированы на то, чтобы ненавидеть нас, и эти чувства взаимны. Однако меня сбивает с толку, почему люди вымещают злость на ребятах из оркестра.
— Я почти уверен, что чья-то мама и бабушка только что освистали меня и показали средний палец, — Джонни снимает щитки и кладёт их на боковую линию, а затем снова надевает майку.
Я в полной мере наслаждаюсь стриптиз-шоу, и меня даже не волнует, что он ловит меня на том, что я прикусив нижнюю губу, пялюсь на его торс.
— Что? Мой бойфренд сексуальный, — пожимаю плечами, но призадерживаю дыхание, ожидая его реакции. Это первый раз, когда я использую это слово — бойфренд.
Уголки его губ приподнимаются, и Джонни подходит ближе, наклоняясь, чтобы поцеловать меня чуть ниже уха.
— Кажется, я помню, как моя девушка утверждала, что у неё нет сексуальных изгибов. Она такая лгунья, — Джонни отступает назад, ухмыляясь, затем на мгновение задерживает взгляд на моей груди, а затем опускает его к бёдрам.
«Моя девушка».
Мы с Джонни разделились и отправились каждый на свою сторону поля. Это не наше домашнее поле, поэтому мы должны побыстрее закончить наше шоу, чтобы сэкономить достаточно времени для «Звёздно-полосатого знамени»9 в конце. Девин отбивает ритм, и остальные оркестранты маршируют по своим местам, чтобы мы могли начать. В последнее время я действительно вживаюсь в образ, и в основном потому, что поцелуй стал неотъемлемой частью нашей рутины. Мы идём навстречу друг другу, и я не могу сдержать улыбку, когда Джонни наклоняется ко мне и смотрит мне в глаза. Даже на вражеской территории толпа взрывается в восторге, когда мы целуемся.
— Если так пойдёт и дальше, ты будешь ожидать аплодисментов каждый раз, когда я буду тебя целовать, — поддразнивает Джонни меня сразу после того, как мы отдаём честь.
Парень помогает мне взойти на подиум, подавая руку, и я ступаю на его колено. Оказавшись наверху, я бросаю взгляд вниз и вижу, что он всё ещё любуется мной.
— Я не хочу, чтобы зрители видели, что я хочу с тобой сделать, — произношу я, мгновенно вспыхивая румянцем, который ползёт вверх по моей шее и вниз по позвоночнику.
— О-о-о... о-очень хорошо, — заикается Джонни, улыбка не сходит с его лица, когда он поднимает руки и ждёт, когда я начну нашу первую песню.
Впервые за всю свою карьеру в школьном оркестре я не могу вспомнить ни одной детали нашего выступления. Я уверена, что мы были хороши. На трибунах было не так много людей, чтобы реагировать на что-то большее, чем поцелуй. Государственный гимн звучал прекрасно. Мне кажется. Но я не уверена, потому что всё время вспоминаю полуулыбку и румянец на щеках Джонни, когда я сказала то, что сказала. Это был самый смелый поступок, который я когда-либо совершала в плане флирта. Это было открыто. Нет. Агрессивно. Но с тех пор, как той ночью мы целовались во внутреннем дворике, мне снились эти сны, от которых я просыпалась возбуждённой и жаждущей от него большего. Теперь я понимаю, что значит «быть помешенной на мальчике». Я действительно без ума от этого парня.
Джонни хватает свои щитки и бежит к раздевалке для гостей, чтобы присоединиться к команде в процессе подготовки. Тренер очень спокойно относится к его участию в выступлениях оркестра, наверное, потому, что без него наша команда не представляет собой ничего особенного.
Я смотрю, как Джонни идёт по дорожке, но перед тем, как проходит через ворота и направится в полевой домик, перед ним появляется мужчина и толкает его на несколько шагов назад. Всё происходит в дальнем конце поля, где приглушенный свет и немноголюдно. И я уверена, что любой, кто не в курсе, подумал бы, что это один из тренеров нашей команды. Людям свойственно закрывать глаза на плохое поведение тренеров, которые могут переступить черту в общении с игроками. Но с этим человеком нет никакой границы. Это отец Джонни, и он не верит в границы.
Я мчусь к главным воротам, к гостевым трибунам, где мой отец машет моим товарищам по оркестру, чтобы они заняли свои места.
— У нас проблема, — говорю я, хватая отца за руку и дёргая в сторону, пока он не прослеживает мой взгляд и не видит то, что вижу я.
Отец Джонни перенёс свой разговор с сыном на парковку между полем и зданиями и хотя с такого расстояния его невозможно расслышать, его жесты очень красноречивы. Он ещё не ударил Джонни, но несколько раз хватал его за воротник, вырвал из его рук щитки и отбросил их в сторону.
— Я сейчас вернусь, — говорит отец, спеша обогнуть дорожку и зайти на стоянку, а я беру на себя ответственность за ворота, пока не пройдут остальные участники оркестра.
Девин останавливается перед входом, снимая через голову ремень барабана и смотрит в сторону тёмной парковки.
— Всё в порядке? — Через секунду его взгляд останавливается на моём лице.
Я пожимаю плечами и кусаю губы. Джонни явно не хочет, чтобы люди знали о его ситуации, но он в беде. И это не его вина. Моя грудь сжимается, лёгкие горят, стресс обрушивается на меня внезапно. Я не знаю, что здесь правильно.
— Я пойду поговорю с отцом. Можешь убедиться, что все готовы к командному гимну? — спрашиваю я.
Девин снова смотрит поверх моей головы, затем опускает взгляд и смотрит мне в глаза, вероятно, в поисках лучшей подсказки. Но у меня их нет.
Он кивает.
— Спасибо, — говорю я, сжимая его руку и устремляясь прочь тем же путём, что и мой отец.
К тому времени, когда добираюсь до парковки, разговор, кажется, стал более цивилизованным. Джонни уже уходит, почти у раздевалки, а мой отец держит ладони поднятыми перед собой и кивает в такт своим словам, в то время как отец Джонни проводит рукой по подбородку, слушая. Когда я вступаю в полосу света, пробивающуюся сквозь ряды машин, отец Джонни переводит взгляд на меня, опускает руки и расслабляет напряжённые плечи. Мой отец оборачивается и встречается взглядом с моими широко открытыми глазами.
— Э-э, мы готовы. Я хотела узнать, нужно ли нам поставить на очередь одну из песен поддержки или сразу перейдём к командному гимну? — Это дурацкий вопрос, который я придумала, потому что знала, что отец Джонни не будет иметь ни малейшего понятия, о чём я говорю. Мне просто нужно было оправдание, чтобы быть здесь. Я не могла не быть здесь. На случай если...
— Командный гимн — следующий. Я пойду с тобой, — говорит мой отец.
Он поворачивается лицом к отцу Джонни и протягивает руку. Они пожимают друг другу руки, хотя отец Джонни разражается небрежным смехом в процессе.