На этот раз я обращаюсь к Тедди, чтобы узнать его точку зрения. Он просто смеётся и машет рукой.
— Вы двое сами по себе. Я считаю, что и так всё хорошо. И я знаю своё место, — Тедди запрокидывает голову и выплёскивает остатки воды в рот, его глаза закрываются.
Он думает, что и так всё хорошо.
Хорошо.
Не отлично.
Мой взгляд возвращается к Джонни. Уголок его рта приподнят с одной стороны, когда парень пожимает плечами.
— Что ты теряешь? — Его рука всё ещё протянута между нами, и, несмотря на то, что мой внутренний голос кричит мне изящно отказаться от его предложения, настоящая я ныряю в него с головой.
Я хватаю его за руку и пожимаю её.
— И правда, что я теряю?
Моя рука нагревается, как будто от его прикосновения в неё ввели дозу морфия — прилив поднимается по моим венам к шее, делая мой язык онемевшим и бесполезным. Джонни как-его-там — сногсшибательный красавец с причёской Супермена и в чёртовой футбольной майке.
И лишь один вопрос вертится в моей голове. Действительно ли ты что-то теряешь, когда отдаёшь это с готовностью?
Глава 3
Наши дни
Я помню, как открылось это заведение. Нам с Джонни было по семнадцать, и наш друг Тедди начал баловаться травкой. Если подумать, он, вероятно, курил не больше, чем другие старшеклассники в Калифорнии в то время. Но это не мешало нам подшучивать над ним за его слишком дорогую коллекцию бонгов. А когда открылись «Волны пустыни», мы постоянно дразнили его, что ему нужно «поймать волну для выздоровления».
Такой у них лозунг. Думаю, это сработало, потому что по меньшей мере сотня крупных знаменитостей побывали на этом шикарном реабилитационном курорте за последнее десятилетие.
Скоро будет сто первый.
Дождь впервые за несколько часов стихает, когда я выезжаю на огромную круговую дорогу, окружённую извилистыми кипарисами, которые совершенно не подходят для этого региона. Это место больше похоже на винодельню, чем на реабилитационный центр, что... иронично.
Прошли годы с тех пор, как мы с Джонни сидели так близко друг к другу. Хотела бы я знать, что сейчас творится у него в голове. Уверена, что это что-то из ночных кошмаров. Джонни всегда страдал от них, как наяву, так и во сне. В конце концов, они настигли его; думаю, он всегда знал, что так и будет.
Я останавливаюсь под навесом, когда вспышка озаряет небо и очерчивает зубчатый горный хребет слева от нас, напоминая о том, что мать-природа просто берёт паузу и вернётся в строй, когда ей заблагорассудится.
Джонни наклоняется вперёд, упирается лбом в приборную панель и возится с механизмом ремня безопасности у бедра. Мне пришлось бороться с ним, чтобы он вообще пристегнулся. Последнее, что мне нужно было добавить к моему ужасному вечеру — это авария на пустынном шоссе, в результате которой любимая рок-звезда и секс-символ мира вылетел бы через лобовое стекло.
— Не работает. Эта штука... сломана, — Джонни хлопает по замку ремня безопасности. Его невнятные слова звучат чуть более связно, чем тогда, в пабе «Паппи и Харриет». Однако, его неспособность расстегнуть ремень безопасности говорит о сильном опьянении.
— Стой. Я помогу, — говорю твёрдым голосом, и парень сжимает руку в кулак, который прячет между бёдер, прежде чем я его шлёпну. Ненавижу видеть его таким. Это пустая трата стольких талантов и красоты. Даже если это не совсем его вина.
Я расстёгиваю ремень и говорю ему оставаться на месте, пока открою его дверь. Когда выхожу из машины, к нам направляются двое молодых людей в тёмно-синей униформе. Один из них толкает инвалидную коляску, другой вооружён планшетом, как я уверена, с заполненными соглашениями о неразглашении и страховыми гарантиями. Это, пожалуй, единственное место, где молодые люди не останавливаются как вкопанные, когда видят Джонни Бишопа. Возможно, сотрудники даже ожидали, что в какой-то момент он появится здесь. Наверняка они не думали, что это произойдёт во время шторма века. Я точно так не думала.
— Мне не нужно чёртово кресло, — огрызается Джонни, когда пытается поставить одну из своих ног на землю.
Его туфли похожи на те, что он носил в выпускном классе — скейтерские слипоны с каракулями по всей поверхности. Он проводил большую часть времени в классе, рисуя на своей обуви, пальцах и ладонях. А когда не рисовал на себе, то писал песни. Похоже, что Джонни до сих пор высвобождает нервную энергию с помощью каракулей. А отметины на его пальцах и руках остались навсегда в виде татуировок. Все рисунки — его, я их узнаю. Особенно песочные часы, заполненные черепами, в которых не осталось песка для отсчёта времени.
Один из сопровождающих передаёт мне документы, затем нагибается, чтобы помочь Джонни встать. Просовывает своё плечо под руку Джонни, и они делают несколько шагов от машины. Ясно, что ему придётся сесть на это чёртово кресло, если он хочет попасть в здание в ближайшее время.
Не давая ему возможности снова отказаться, я засовываю бумаги под мышку, беру ручки кресла у другого сопровождающего и рывком придвигаю его к ногам Джонни.
— Садись.
Я хлопаю по сиденью кресла, затем делаю шаг к нему, чтобы Джонни мог хорошо рассмотреть, насколько я серьёзна. Он смотрит на меня не моргая, и я сжимаю челюсти, стараясь не высказывать остатки своего разочарования и досады. Нужно приберечь их до того времени, когда он сможет их услышать. Или оставить для моего психотерапевта и никогда больше не переступать порог этого заведения. Я не думала так далеко на перёд, поэтому нет смысла строить планы на что-то, кроме настоящего. А в настоящем Джонни может понять только то, что я зыркаю на него и обращаюсь с ним как с ребёнком.
Через несколько секунд парень плюхается на сиденье, но вместо того, чтобы опустить подбородок и уткнуться взглядом в колени, он сосредотачивается на мне. Так трудно разглядеть за этими глазами потерянного мальчика. Но он всё ещё там. Хотя уверена, что я единственная, кто его видит. Весь остальной мир видит только ту версию, которая стала им известна, маленькие кусочки тщательно сшитой истории, которую его пиар-агент подготовил для него. Часть из них — правда. Важные вещи — те, что трудно похоронить.
Его отец был жестоким ублюдком, хотя все вокруг думали, что он ходит по воде.
Его мать была напугана и сломлена из-за долгих лет, когда ей вбивали, что она ничтожество.
И некоторые люди здесь считают, что славу принесло то внимание, которое обрушилось на Джонни, когда тело его отца нашли на дне озера Танк Маунтин через неделю после того, как Джонни уехал из города.
А на самом деле? Конечно, это сделало его печально известным. По крайней мере, на некоторое время. Но его голос? То, как Джонни может заставить людей почувствовать то, что, как они думали, они неспособны чувствовать, просто открыв рот и спев? Вот, что сделало его знаменитым. Именно это принесло ему любовь, которую Джонни так отчаянно хотел почувствовать. И тайна, связанная с несчастным случаем с его отцом, оказалась втянута в его манящую силу. Всё это — часть истории, которую плели и переплетали столько раз, что правда неотличима от иллюзии. Это кожа, которую он носит. Плохой парень с кучей татуировок и очередью женщин, желающих переспать с ним после каждого шоу. Знаменитые бывшие подружки, сломленные после его ухода. Мать, с которой он не разговаривал годами.
А все остальные здесь, в Юкке, включая меня — это примечание.
— Вы член семьи?
Я едва замечаю голос рядом с собой. Весь мой мир заперт в голубых лужах, налитых кровью, которые всё ещё пытаются удержать мой взгляд, пока сопровождающий катит коляску к раздвижным стеклянным дверям.
— Извините, эм... — Мой голос срывается, и я кашляю, чтобы прочистить горло.
Уверена, что работник реабилитационного центра списывает это на мои эмоции, но я не эмоциональна. А, возможно, должна быть. Грустно видеть, как кому-то так больно, как он разрушает себя, когда весь мир у него на кончиках пальцев. Но такая концовка? Она была написана для Джонни давным-давно. Я предвидела это заранее и знала, чем всё закончится. И, наверное, какая-то часть меня знала, что обещание, которое я дала много лет назад из любви, вернётся сполна и заставит меня пережить конец, когда он наступит. Вот почему моё сердце болит. Потому что та боль, над излечением которой я работала долгие годы, наконец-то прошла. Джонни Бишоп тоже стал для меня примечанием. Пока не потребовал ещё одну чёртову главу в моей жизни.