— Тогда чем я могу помочь? Не думаю, что хочу, чтобы меня цитировали. — Меньше всего мне хочется ляпнуть что-то, что усугубит ситуацию.
— Хорошо, всё в порядке. Но, может быть, потом захочешь. Тебе решать.
— Ладно, — выдыхаю я. — Позвольте мне сначала услышать вопрос.
— Ты любишь Джонни Бишопа?
От удивления я закашливаюсь.
— Прости. Мне... нужна секунда. Я такого не ожидала...
— Ты думала, что я спрошу, считаешь ли ты его соучастником убийства?
О, чёрт.
Из моего тела словно уходит жизнь, и я распластываюсь на столе, моя голова приподнята ровно настолько, чтобы прижимать телефон к уху.
— Я не... знаю, что... я... что? — У меня кружится голова, когда я пытаюсь сориентироваться в её вопросе. Прикусываю язык, всё ещё не понимая, что Бет ей рассказала. Она сказала, что ничего не скрывала, но что именно она сказала?
— Бринн, я сейчас не записываю. И это моя личная линия. Могу ли я быть с тобой откровенной? — Боже правый, эта женщина меня пугает.
Я киваю, затем понимая, что она меня не видит, произношу:
— Да.
— Меня воспитывала бабушка по материнской линии. Она взяла меня к себе, когда мне было семь лет, после того как мой отец попал в тюрьму за убийство моей мамы.
Возникает короткая пауза, и я чувствую необходимость заполнить её, но всё, что я могу произнести, это тихое:
— Ох.
— Да. Ох.
Я прячу лицо в ладони и готовлюсь к большему.
— Я никому не рассказываю эту историю. Не то чтобы это была тайна, потому что любой, у кого есть хоть малейшее желание покопаться, мог бы поднять записи и выяснить это. Мой отец всё ещё сидит в тюрьме. И будет сидеть всю жизнь. И я не видела его с тех пор, как полиция увезла его, а моя бабушка спрятала моё лицо у себя на груди, чтобы мне не пришлось наблюдать, как следователи извлекают мою маму из-под белой простыни, которой кто-то накрыл её.
— Шейла, мне так...
— Жаль? Да. Вот почему я не делюсь этим, никогда. Это единственное, что люди могут сказать, но мне не нужна жалость или сочувствие. Мои чувства по поводу того, что произошло, как сложилась моя юная жизнь, довольно поганые, Бринн. Я рада, что мой отец в тюрьме. И годы терапии до сих пор не выявили всего того, что мой юный мозг старался забыть. Не уверена, что хочу этого. Что я точно знаю, так это то, что мне не хватает моей мамы. Она была невероятной, яркой душой, громко пела в церкви и мастерила что-то своими руками. Она не была художником, как Бет, но для меня она была такой...
Её голос затихает.
— Я очень сочувствую. И знаю, что это не те слова. Но это единственное, что могу сказать, — говорю я.
На мгновение в трубке наступает тишина, затем я слышу шмыганье носом.
— Спасибо, — наконец говорит Шейла. — Я говорю тебе это потому, что за четырнадцать лет работы журналистом я ни разу не ставила под сомнение цель своих репортажей. Я раскрывала коррупцию, тонко сплетала трагедии, рисовала своими словами сцены войны. Это были тяжёлые истории, но я знала, для чего они нужны. И вот теперь я сижу здесь, глядя на блокнот, заполненный записями, которые словно вырваны из моей собственной жизни. Я прослушала интервью с Бет сотни раз. А её история? Эта версия истории Джонни? Возможно, это то, чем его лейбл хочет размахивать, как морковкой, чтобы увеличить продажи альбомов, но это не то, что я хочу написать. Потому что я не думаю, что Бет сожалеет. И уверена, что она не должна сожалеть. Мать спасла своего сына, а он в ответ спас её. Поэтому вместо этого я хочу написать другую историю, которую я уловила в ходе всего этого.
Я поднимаю голову и сутулюсь в кресле.
— Что за история? — спрашиваю я.
— История любви. Ваша история любви.
Мой рот открывается, и дыхание с хрипом врывается в телефонную линию.
— Не думаю, что эта счастливая история, — признаюсь я.
Моё сердце колотится, болезненные уколы вонзаются в него с каждым ударом. Джонни не хочет, чтобы его любили.
— Ну, может быть, это ещё не конец. Давай я расскажу тебе, что у меня есть.
Я снова поворачиваюсь лицом к своей двери, наблюдая за своими учениками через маленькое окошко, которое открывается в музыкальную комнату. Они всё ещё толпятся вокруг телефонов и хихикают.
— Я слушаю, — говорю я.
— Красивый спортсмен встречает музыканта-ботаника из оркестра и влюбляется быстро и сильно. Его жизнь уродлива, а её — ярка. Он с головой окунается в её страсти, отчасти чтобы быть рядом с ней, отчасти чтобы открыть себя. А потом выясняется, что девушка — его муза. Спортсмен пишет песню. Несколько человек слышат её. Потом ещё несколько. И не успевают молодые влюблённые понять, что их ждёт, как слава настигает их и разлучает. Десять лет, множество поклонниц, неудачный брак.
«Как, чёрт возьми... Ах, да, она же репортёр».
— Падшая звезда возвращается к своим скромным истокам. Второй шанс. Кто не любит романы со вторым шансом?
Я ухмыляюсь её краткому описанию наших жизней. Полагаю, мы действительно подходим под эту категорию, хотя, думаю, на этом пути было много сорняков и колючек.
— Я бы хотела зачитать несколько цитат от Бет, которую я описываю как выжившую, после брака с жестоким нарциссом-алкоголиком. Она сказала мне, что на самом деле Джонни вернулся в город не ради неё. Да, она больна, и да, это неизлечимо. По словам врачей, ей осталось два-три года. И сын её очень любит и в конце концов приехал бы к ней. Но Джонни приехал из-за кого-то другого. Её диагноз просто заставил его понять, как дорого время и как много он потерял. Так что позволь спросить тебя, Бринн. Под запись. Ты любишь Джонни Бишопа?
Я дрожу, мурашки пробегает по моим рукам и ногам.
— Да. Под запись. Я люблю Джонни Бишопа. Я просто хочу, чтобы он любил меня в ответ.
Слеза, которую я сдерживала, наконец, скатывается, но я вытираю её, прежде чем она успела упасть.
— Ну что ж, посмотрим, смогу ли я дать тебе ответ на этот вопрос. Я неплохо разбираюсь в своей работе.
Я смеюсь сильно и громко, немного маниакально от своих эмоций, но этого достаточно, чтобы вызвать смех и у Шейлы. Это очеловечивает её, и она вдруг становится не такой угрожающей.
— Ну, ты же писатель. Может быть, сможешь вложить в его уста нужные слова.
Мы заканчиваем разговор, и я ещё несколько минут сижу в своём кресле, глядя на счастливую молодёжь, смеющуюся и строящую планы на будущее по ту сторону двери. Когда звенит звонок, я выхожу и останавливаю Джейд, пока она не ушла с остальными. Она отступает назад, и мы оказываемся прямо перед дверью в класс.
— Я тут подумала, Джейд. Мы должны закончить и твоё заявление. Я хочу, чтобы ты знала, что у тебя может быть и то, и другое. Ты можешь оседлать эту волну и, возможно, превратить её во что-то невероятное. Но ты можешь сделать и это. — Я протягиваю папку Беркли, показывая свою предвзятость в отношении программы, которую она должна выбрать. — Ты можешь быть и тем, и другим одновременно. Ты не ограничена.
«Публика может быть и жестокой, и доброй. Они захотят прочитать о трагедиях и величайших успехах. Не всегда рядом будет Шейла, которая будет следить за ходом повествования».
— Я подала заявку вчера вечером, мисс Фишер. — Её щёки округляются от улыбки, и мои лёгкие наполняются воздухом. Конечно, она подала. Моя лучшая ученица. Конечно, она это сдала.
— Хорошо. Я очень рада. А теперь иди раздавай автографы людям на физкультуре или ещё где-нибудь. — Мы обе хихикаем, и она убегает догонять своих друзей.
Я возвращаюсь в свой кабинет и закрываю дверь, пропуская обеденный перерыв, чтобы погрузиться в фантазию, которую Шейла нарисовала несколько минут назад — в мир, где Джонни Бишоп находит в себе силы дать волю любви и плевать на последствия.
Глава 30
Наши дни. Понедельник. 6:48 утра.
Бет прислала мне ссылку, как только она появилась. Как и обещала Шейла, она опубликовала статью сегодня. И рассказ в точности соответствует её словам, хотя она и углубляется в биографию Джонни и историю его семьи.