Я встречаюсь с ним взглядом, когда мои ноги касаются земли.
— Спасибо, болван.
Тедди фыркает и смеётся над моей репликой, затем берёт меня за руку и ведёт через ряды и ряды машин, скопившихся вокруг маленького бара в пустыне. Должно быть, для него было припасено свободное место, потому что, когда мы переходим дорогу, я понимаю, что мы ближе к «Паппи и Харриет», чем большинство людей. Мы также не утруждаем себя тем, чтобы пройти через парадную дверь, вместо этого проскальзываем через заднюю и проходим в огороженную верёвкой зону у сцены заднего дворика.
— Смотрите-ка, кто вернулся в прошлое, — восхищается мой папа, указывая на красную юбку.
Я приветствую его, затем поворачиваюсь, чтобы рассмотреть толпу. Здесь не менее двух тысяч человек, а может, и больше. Сотни людей сидят на крышах грузовиков на другой стороне улицы, внутри всё забито, а на заднем дворике — только стоячие места, и едва хватает места, чтобы дышать.
Я начинаю потеть от невероятности этого момента, но прежде чем у меня появляется шанс позволить приступу паники полностью овладеть моим телом, наружное освещение увеличивается, и на сцену выходит Джонни Бишоп с гитарой в одной руке и бутылкой воды в другой.
Он — мечта. Голубые джинсы. Белая рубашка, рукава которой обтягивают его бицепсы. Волосы зачёсаны назад, за исключением одного локона, который нависает над правым глазом. А потом его обувь — те самые кеды, которые он носил в школе, исписанные текстами песен, посланиями и напоминаниями о необходимости быть храбрым. И моё имя. Поверх всего, толстым чёрным маркером, Джонни написал его с сердечком вокруг него. Он сделал это, чтобы смутить меня, когда нам было по восемнадцать, но я всегда считала это милым. Думаю, сейчас это ещё милее.
Парень выдвигает табурет и садится, упираясь ногой в нижнюю перекладину, затем перекидывает через голову ремень гитары и настраивает микрофон. Секунду спустя его глаза находят меня, и его пристальный взгляд опускается на искривлённое сердце у меня на груди.
— Тебе очень идёт. — При этих словах его губы изгибаются, на одной щеке появляется ямочка от улыбки.
Моя кожа горит под его пристальным взглядом, а толпа позади меня свистит и аплодирует.
— Спасибо всем, кто пришёл. Этот сбор средств — дело моего сердца, и для меня так много значит, видеть людей моего родного города.
Его любовь ко всем приносит ему больше свиста и аплодисментов.
— Знаете, я очень не хочу петь эту песню один. И из нас получится такой замечательный дуэт. Вы не находите? — Джонни облизывает нижнюю губу, затем прикусывает её, его взгляд затуманивается, когда он пригвождает меня к полу своими идеальными голубыми глазами.
Я качаю головой, мои ноги дрожат, просто стоя здесь. Я не знаю, смогла бы ступить на эту сцену. Не перед всеми этими людьми.
— Бринн! Бринн! Бринн! — начинают скандировать первые ряды, и это быстро распространяется по улице.
«Проклятье, мне придётся это сделать!»
Я прикрываю глаза и закрываю лицо руками, но ухитряюсь передвигать ноги вдоль передней части сцены, пока не добираюсь до ступенек. Джордж достаёт табурет и микрофон и готовит их для меня, а я нервно пробираюсь к Джонни.
— Вы, ребята, этого не знаете, но я и в половину не так хорош, как эта леди.
Несколько человек кричат «ни за что», но большинство аплодируют. Я качаю головой и опускаюсь на табурет. Беру микрофон и прочищаю горло.
— Вы, ребята, этого не знаете, но Джонни Бишоп пытается ко мне подлизаться, — дразню я.
Моя шутка вызывает смех, что немного успокаивает мои нервы.
— Я определённо пытаюсь подлизаться. Возможно, я также пытаюсь извиниться за то, что не поверил ей, что всё... ну, давайте просто скажем, что всё будет так, как должно быть.
Моё сердце трепещет от надежды, и я даже не пытаюсь этого скрывать. Я иду ва-банк, и либо меня сожгут в третий раз, либо моё желание исполнится.
— Я сыграю для вас хиты, а также кое-что новое. Но сначала я хотел бы сыграть классику, от которой у меня чуть слёзы на глаза не навернулись, когда Бринн Фишер впервые её спела.
Джонни начинает напевать «Лавину», и я опускаю голову на микрофон в своей руке.
— Ну же, я знаю, что ты знаешь слова, — говорит он.
Я поднимаю взгляд на него, мои губы покалывает. Я хочу перемотать время вперёд, но в то же время замедлить его.
— О, я знаю их. Наизусть.
Он на секунду прекращает играть на струнах, чтобы прижать кулак к центру груди. Это движение вызывает визг толпы, и единственное, что их успокаивает, это то, что он снова играет на гитаре.
Я вдыхаю через нос и закрываю глаза, изо всех сил стараясь убедить себя, что здесь только я и Джонни. Может быть, мой отец. Я начинаю петь, и сначала мой голос дрожит от нервов. Затем Джонни присоединяется ко мне, и к третьему куплету я нахожу свой ритм. Мои глаза встречаются с его, и я ни разу не отвожу взгляд. Джонни присоединяется ко мне в припевах и на некоторых словах, тех самых, которые резали и, несомненно, раскрывали секреты Стиви в те времена.
К концу мы синхронизируемся в гармонии, и я беру микрофон обеими руками и чувствую, как моё тело работает, чтобы вытолкнуть ноты так далеко и широко, как только возможно. Джонни перестаёт играть на последнем повторе, и мой голос — единственное, что остаётся в ночи пустыни.
Аплодисменты раздаются мгновенно, и они громом проносятся по моим костям. Джонни откладывает гитару и сползает с табурета, затем берёт микрофон из моих рук и вставляет его обратно в стойку. Он засовывает руки в карманы и смотрит на меня с самой милой из улыбок.
— Чёрт возьми.
Микрофоны улавливают его голос, хотя мы не держим их в руках, и толпа начинает реветь в ответ на его комплимент.
Мышцы моего лица дёргаются — нервный тик, которого я не испытывала уже много лет, но я также давно не подвергалась такому вниманию.
— Это было хорошо? — шепчу я.
Он сотрясается от тихого смеха, затем подходит ближе, проводит одной рукой по моей щеке, а другой отодвигает стойку микрофона в сторону. Прижимается лбом к моему лбу, и овации толпы почти удваиваются.
— Я люблю тебя. И мне жаль, что я оставил тебя в подвешенном состоянии. Я обещал тебе, что больше никогда так не поступлю, но сделал это. Но я тоже люблю тебя, Бринн Фишер. Я люблю тебя треть своей жизни, с того самого дня, когда ты брызнула водой в лицо Тедди на футбольном поле и сказала мне, чтобы я убирался с твоей трибуны. Я люблю тебя с тех пор, как ты увидела порезы и синяки, которые я пытался скрыть, и открыла свой дом и сердце, ни разу не заставив меня устыдиться. Я люблю тебя с тех пор, как записал на бумаге первые несколько слов «Приюта», и каждый раз, когда эта песня слетает с моих губ, она посвящается тебе. Ты — мой ангел. Моя муза. Моя причина существования. И я сожалею, что мне потребовалось так много времени, чтобы сказать тебе это. Я просто...
— Ты был напуган, — заканчиваю я за него.
Его ресницы задевают мои, когда они трепещут.
— Я был напуган, — соглашается он. — Но ты сделала меня храбрым. Ты делаешь меня смелее, чем любая буря, с которой я могу столкнуться. И я обещаю, что всегда приду к тебе, даже если на это уйдёт какое-то время. Всегда.
Я отступаю на дюйм.
— Ты собираешься поцеловать меня сейчас? Я знаю, как тебе нравится устраивать шоу.
Джонни мгновенно ухмыляется.
— Да, мэм, — говорит он, заводя руку мне за спину, отклоняет меня назад и прижимается своими губами к моим на глазах, возможно, у всего мира.
Это не показной поцелуй. А искренний. Обещание для меня, скреплённое этим поцелуем. Свидетели — это просто бонус.
Джонни поднимает меня и сжимает мою руку. Мы оба стоим перед его микрофоном. Я не могу оторвать от глаз парня. И не буду, только не сегодня. Он наклоняется поближе к микрофону и делает паузу, позволяя аудитории предвкушать — их свист переходит в хлопки, затем в топот — пока они не превращаются в бурю.
— Это шоу только начинается! Чтобы продолжить тенденцию женщин, которые поют намного лучше, чем я, я хочу познакомить вас с Джейд Синклер. Она учится здесь, в Юкке, и, возможно, я научил её паре аккордов, но это я просто напрашиваюсь на похвалу, потому что, как я уже сказал... Джейд поёт мою песню намного лучше меня. Возможно, вы уже видели её видео. Если нет, то сможете увидеть её в живую во время моего тура следующим летом.