Андрей подумал секунду и протянул ей письмо Семена. Дашутка читала, всхлипывая.
- Жалко мне его. Ой, как жалко, дурака! Ты, Андрей, очень плохо о нем не думай. Он ведь просто глупый еще, взрослеет медленно.
- Смотря в чем, - вырвалось у него.
Дашутка не обиделась, улыбнулась так спокойно, с таким мудрым превосходством взрослой женщины, почти матери, что Андрею стало стыдно.
- ...Ты мне вот что скажи, как ему писать, куда? - Дашутка встала, положила письмо на стол. - А раньше его не выпустят? В конторе говорят; если хорошо ведут себя, так их раньше выпускают, верно?
- Случается: условно-досрочно. Но сейчас рано об этом говорить.
- Ну, узнай при случае, ладно? Ведь даже прокурор на суде просил, чтобы ему дали... как это? - ниже нижнего, что ли, предела? И адвокат говорил, что это не убийство, а преступная неосторожность.
- Эх, Дашутка, доброе сердце у тебя. Хорошо Семену за тобой будет жить, надежно.
- Ничего, Андрей, и ты такую встретишь.
Андрей обещал ей навести справки, сказал, чтобы зашла на той неделе, и проводил до крыльца.
Евменовна, дремавшая на скамейке как курица на жердочке, встрепенулась, потрясла головой, прогоняя сон, посмотрела Дашутке вслед.
- Ну, пойдемте, гражданка Чашкина. Посмотрим, что за шпиона вы приютили.
Еще далеко от двора Чашкиных Андрей услышал глухой равномерный стук: похоже, кто-то, отчаявшись, безнадежно дубасил в дверь. Он взглянул на Евменовну. Та поспешно закивала головой:
- Он, он. Ты не бойся, не вырвется - я его на ключ закрыла и лавкой приперла. А в горнице у нас на окнах еще со старого времени решетки остались. Не уйдет!
Они вошли в сени. В открытую дверь Андрей увидел, что глухой дед Пидя сидит за столом перед сахарницей с леденцами, пьет молоко и косится в окошко: гремит давно что-то, а дождя все нет. Дед - в новой, острыми складками слежавшейся рубашке (принарядился по случаю жильца) и в широких портках на подтяжках из разноцветных бабкиных поясков - был похож на испуганного малыша, которого в первый раз оставили одного.
Евменовна отодвинула скамью, повернула ключ и с криком: "Спасайся, Андрюша, сейчас как выскочит!" - отлетела в сторону.
И точно - дверь распахнулась, грохнулись на пол пустые ведра и разбежались по углам.
- Извини, шериф, я сейчас! - Приезжий, оттолкнув Андрея, выскочил во двор. Хлопнула дверца уборной.
- Теперь там запрется, - прошептала Евменовна, крестясь. - Обратно упустили!
Вскоре он вернулся, облегченно вздыхая, улыбаясь.
- Ты, бабуся, уж если содержишь кого под стражей, так хоть парашу в угол ставь или горшок под кровать - чуть не лопнул!
Евменовна сконфузилась, шмыгнула в комнату, пуганула деда и загремела посудой.
- Участковый инспектор Ратников, - представился Андрей. - Надолго к нам? С какой целью.
- Цель, шериф, примитивная, - ответил приезжий, протягивая документы. - Отдохнуть после трудов праведных. Сколько пробуду - не знаю, как понравится. Если задержусь, то прописку оформлю, не беспокойся. - Достал сигареты. - Пойдем на крылечко, коллега, покурим. Не удивляйся, что коллегой зову: мы тоже люди не простые. - Подмигнул. - Лишних вопросов не задавай - крепче спать будешь.
"Шутит или за дурака меня считает?" - подумал Андрей, выходя на крыльцо.
- Нравится? - кивнул Великий на стоящую во дворе машину.
- Ничего, - сдержанно похвалил Андрей. - Цвет только непривычный.
- Я называю его "цветом возбужденной мулатки". Неплохо? - И снисходительно посмотрел на Андрея - способен ли сельский участковый оценить такую пикантную тонкость. - Если нужда какая, прошу без стеснения обращаться, не откажу.
- Спасибо. У меня свой, служебный транспорт.
- Такой же модели? - чуть заметно улыбнулся, присел на перила.
- Нет. Трехколесный. Самый проходимый по нашей местности. - Андрей спустился с крыльца. - Столовая у нас хорошая, рядом с клубом.
- Я у стариков буду столоваться: люблю простую здоровую пищу. Помолчал, посмотрел, как сквозь путаницу сухих ветвей трудно продирается луна. - Тихо у вас. Уютно.
Андрей поднял руку к фуражке:
- Желаю хорошего отдыха.
Великий встал с перил, наклонил голову.
- Благодарю, шериф. Доброй ночи, - и долго смотрел ему вслед, прищурив глаз, покачивая головой, словно к чему-то примериваясь, как бы половчее взять, чтобы не ошибиться.
С утра Андрей заглянул в магазин - проверить, не отпускает ли Евдокия водку. При его появлении несколько мужиков озабоченно выбрались из очереди и, будто вспомнив неотложные дела, гуськом, послушно, по-детски подталкивая друг друга в спины, вышли на улицу. Один только Петрухин задержался; улыбаясь, поднес к козырьку кепки крепко сжатую ладонь, из которой торчали уголки смятых рублевок.
- Ты что выходной сегодня? - строго поинтересовался Андрей.
- Радость у меня в дому, Сергеич, такая радость: у Машки зубик прорезался! Дай команду Дуське, чтоб горючего отпустила, а? Вечером-то не успею.
- У тебя, Петрухин, Машка-то, кажется, пятая по счету? - Андрей чувствовал, что вся очередь с большим вниманием прислушивается к их разговору, ждет - чем он разрешится.
- Пятая, пятая, Сергеич, меньшенькая - такая славная получилась - уж и не знаю в кого!
В очереди засмеялись.
- Вот я и считаю, - продолжал Андрей. - Роды, крестины... Ведь крестил?
- Теща носила, а как же?
- Дни рождения отмечаешь? Как в первый класс идут - тоже? Да и каждому по двадцать восемь зубов положено, верно? Не сопьешься, Петрухин?
Петрухин обиделся:
- Вот свои будут у тебя - тогда поймешь мою радость, которую ты испортил.
- Ты лучше Машке на зубок вещицу какую купи - пользы больше, посоветовала Евдокия. - Свои-то зубы все уже пропил.
Опять засмеялись, потому что зубов у Петрухина осталось через один.
- Не куплю! - вконец расстроился он. - Вот именно у тебя и не куплю! В Оглядкино не поленюсь за гостинцем сходить, а у тебя не буду. Вот! - и хлопнул дверью.
Заглядывающие с интересом в окна мужики попрыгали с завалинки.
Когда Андрей вышел, они, собравшись в кружок вокруг Петрухина, о чем-то тихонько советовались, иногда сквозь шепот прорывался матерок. Завидя Андрея, разошлись. Кто-то незло погрозил ему кулаком в спину.
Андрей присел на скамейку, сняв фуражку, положил ее рядом.
В селе было тихо. Изредка гремело ведро, падая в колодец, слышался где-то на дальнем конце стук топора. Сильно пахло горьким дымом - на огородах и во дворах сжигали ботву и палые листья.
Во дворе у председателя во всю мочь заорал запоздалый петух. Он был большой охотник до соседских кур и потому, видно, утомленный дневными похождениями, бессовестно просыпал свою утреннюю смену. Когда он, спохватившись, горланил на все село, ему злобно, коротко, будто взлаивали молодые псы, отвечали обманутые, оскорбленные соперники.
Андрей встал, и тотчас, будто ждала этого, выскочила из-за магазина тетя Маруся, побежала навстречу: слезы, сбившийся платок, на одной ноге резиновый сапожок, на другой - туфля. Не добежав, закричала:
- Андрейка, беги скорей ко мне - Вовик опять в поход собрался! Я его пока в сарае заперла, окаянного, да боюсь, как бы подкоп не сделал!
- Что-то вы повадились запирать? - сказал Андрей, шагая к Марусиному дому. - Куда теперь собрался? В прошлый раз в Чили, с фашистами бороться?
- Не говори, но, видать по всему, далеко - даже валенки захватил и старый примус.
- А отец-то ваш где?
Маруся приостановилась, прижала руку к сердцу:
- Ой, погоди, совсем в груди зашлось... Да с отцом вишь, как совпало - уехал с инженером машину получать, уж третий день нету. Ты приструни его построже, Андрей, постращай - не век же мне его караулить!