И тут они, наконец, дошли до двери в комнату детей.
[1] Ольга Берггольц «Ленинградская поэма»
Глава 12
— В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам[1].
Услышав эти слова, донесшиеся из-за двери, Гриша вскочил. Мало того, что говорили по-русски, но эти строки он узнал, поэтому, схватив Машу за руку, буквально прыгнул к двери, отпирая ее. Девочка совершенно не сопротивлялась, она была ошарашена.
За дверью обнаружились двое мужчин и две девушки. Одна плакала, а вторая была совершенно спокойно, но смотрела так знакомо, что Маша в первый момент даже задохнулась от неожиданности. А Гриша вдруг понял, неосознанно вначале потянувшись к этой, внешне незнакомой девушке.
— Надя! — воскликнул он по-русски. — Надя, это ты? Ты нашлась, Надя?
— Младшие… — прошептала Марта. — Мои хорошие…
Сорвавшись с места, Надя принялась обнимать своих изменившихся внешне, но оставшихся такими же внутри, младших. Прижав к себе детей, она будто укрывала их от всего света, как и в далеком грозном году. Герр Шлоссер потянул за рукав коллегу и мужчины тихо удалились, а Моника во все глаза смотрела на обнимающихся троих, слыша их речь на незнакомом языке.
— Надя! Наденька! Живая… — Маша обнимала присевшую на корточки девушку, за малым не придушивая ее.
— Младшие, родные мои, — шептала Надя, торопливо зацеловывая лица ребят. — Живые, живые, мои хорошие… Живые…
— Главное, что ты жива, Наденька… — ответил ей Гришка.
— Видишь, Моника, — обернувшись на подругу, проговорила по-немецки Марта. — Живы мои младшие! Живы, родные мои!
И хотя эмоций в ее голосе не было, слова были пронизаны такой лаской и силой, что фрау Шульц снова расплакалась. Девушка просто не могла себе представить ранее такой силы и чистоты чувств, пусть даже подруга утратила эмоции. На современную девушку будто дохнула леденящим холодом совсем другая эпоха.
— Сейчас идем кушать, — строго произнесла Надя, когда они наобнимались.
— Хорошо, Надя, — послушно кивнула Маша. Привычка доверять никуда не делась.
— Договорились, — ответил Гриша, — только…
— Для вас тут ничего опасного нет, — объяснила им девушка, беря обоих за руки, передав при этом сверток Грише. — Ни опасного, ни тревожного, никто не отравит.
— Ура! — губы Маши дрогнули, совсем как и у самой Нади.
Разумеется, Марта… или Надя отлично понимала страхи своих младших. Но их нужно было покормить, потому что кормиться только хлебом неправильно. Гриша принял сверток, но не спросил ничего — раз Надя дала что-то, значит, так нужно. Маша же забеспокоилась — заговорили об еде. Беспокоилась девочка вполне привычно, что Надя отметила, на мгновенье прижав Машеньку к себе.
И все же младшим было трудно. Очень трудно заходить в столовую, полную немцев. Сейчас совершенно не важен был факт того, что за столиками сидели подростки, да и почти взрослые — они были немцами. Теми самыми, кто держал город в огненном кольце, кто хотел поставить на колени и убить каждого из них. Это были немцы! «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей»[2]…
— Мозги у вас не перестроились, — произнесла Надя. — Поэтому начнем с легких блюд, хорошо?
— Как скажешь, — согласилась Маша, а Гриша просто кивнул.
— Хайнцель! — позвала девушка. — Нам нужна ваша помощь.
Перед столиком буквально из воздуха возник маленький человечек. Был он рыжим, носил небольшую бороду того же цвета, а одежда его состояла из черных кожаных штанов, зеленой куртки и выглядевшей забавно красной шапки. Таких существ ни Маша, ни Гриша еще не видели, поэтому разглядывали его очень внимательно.
— Чем я могу вам помочь? — поинтересовался этот человечек.
— Моим младшим нужны легкие блюда, — объяснила Надежда. — Нельзя ли им бульона?
— Почему же нельзя? — удивился хайнцель. — Сейчас доставлю.
И действительно, не прошло и минуты, как перед детьми оказались тарелки с прозрачным, исходящим паром бульоном. Взяв у Гриши сверток, девушка развернула его, доставая разделенный на порции хлеб. Моника даже не идентифицировала это черное что-то с хлебом, ведь она никогда его не видела, но и староста получила небольшой кусочек, а уж те, кого Марта назвала «младшими», вцепились в него чуть подрагивавшими руками.