Десять дней мы жили в лачуге на берегу речки, и этого времени было более чем достаточно, чтобы я начал подвергать сомнению всю эту затею. Неужели есть что-то более ужасающее, чем сама мысль о гигантском существе, пожирающем тебя живьём? Не ударяя тебя сходу насмерть, не начиная с твоего горла, а разрывая твое нутро огромными когтями, пока ты еще в сознании. Медведи убивают, вырывая твои внутренности; ты не умираешь тотчас же. У меня начались кошмары. Мне снилось, что я не знаю, как реагировать в тот момент, когда животное разозлилось и смотрит на меня, а мне нужно стрелять. Один выстрел, у меня только один выстрел. Там не было каскадеров, не было дублей, только я, вооруженный луком и одной стрелой. Это было сумасшествие. И тот медведь не знал, что я всего лишь актер.
«Что я здесь делаю?» — спрашивал я себя каждый день. В итоге, спустя десять дней нам передали по радио, что в нашем направлении идет медведь. Его заприметили с аэроплана, что было против правил, но это ведь американское телевидение. Мы ждали у речки. Противоположный берег реки был покрыт полосой деревьев и кустарника, а позади — бесконечная тундра. Мы старались много не разговаривать, и думаю, что остальные члены команды нервничали не меньше меня.
Была поздняя осень. Я был одет в пухлую парку. Мне никогда не приходилось стрелять из лука в такой одежде — я чувствовал себя неуклюже. Пока мы ждали, гид указал на низкую поросль с густой ежевикой. Медведь пробирался понизу, скрытый зарослями. Я не видел его. Между деревьями был просвет, и тут он появился. «Вот что он собирается сделать, — прошептал гид. — Он подойдет ближе к деревьям, станет на краю на задние лапы и будет озираться. Если он нас не заметит и не учует, он опустится на все лапы и пойдет в нашу сторону. Если он поймёт, что мы тут, он побежит в тундру, на открытое пространство».
Меня затрясло. Один выстрел. Я актер, я актер. Наконец зверь вышел на открытую местность и встал. Это было самое великолепное и ужасающее существо, что я когда-либо видел; он казался почти доисторическим. Он был в сорока ярдах от нас, и только в этот момент я оценил то опасное положение, в которое себя поставил. И только потом я осознал весь ужас.
Он опустился на все лапы и пошел в нашу сторону. Но вместо того, чтобы пойти вдоль речки, он спустился в ее русло, которое было на два фута ниже уровня земли. Я видел, как его спина перемещалась по диагонали на уровне горизонта. Абсолютно инстинктивно — разумеется, я совершенно об этом не думал, — я выскочил на открытое пространство и побежал к медведю. Операторы бежали позади меня. Я прицелился. Медведь развернулся от меня под прямым углом, представляя собой уже более узкую мишень, но я на бегу поднял лук и пустил стрелу. Я следил взглядом за ее полётом, как если бы она двигалась на транспортёре. Казалось, что она летит точно в медведя. Но медведь продолжал бежать; он повернул и скрылся в деревьях.
Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, что мы находимся всего в двадцати-тридцати ярдах от раненого животного. Мы не знали, что он там делает. Гид поднял винтовку и несколько раз выстрелил, ожидая, что медведь выскочит из лесополосы прямо на нас. Даже сквозь густую листву мы услышали, как он с треском повалился, а затем всё стихло. Гид так спокойно, как будто мы были не на ТВ-шоу, а в фильме, сказал: «Нам попался какой-то неправильный медведь». Никто не шевельнулся; мы поняли, что на нас набрёл доведённый до отчаяния зверь.
Мы сели там же, где стояли, ожидая в полнейшей тишине, нарушаемой только биением моего сердца. В отличие от пули, убивающей ударом, стрела имеет три-четыре лезвия и убивает порезом, так что подстреленное животное падает и истекает кровью до смерти.
Раненое животное ждет, чтобы атаковать. Мы выждали полчаса, а затем гид пошел в лесок в поисках этого медведя. Операторы пошли за ним. Они обнаружили мёртвого зверя в кустарнике. В солнечном свете по его гигантской спине плясали тени, и медведь казался еще живым и страшным. Мы ткнули его — убедиться, что он действительно мертв.
И в тот момент во мне что-то изменилось — из охотника я превратился в того, кто, поймав муху, выпускает ее в окно. Я больше ни разу не выстрелил в живое существо. Глядя на это величественное животное, я осознал поразительную глупость того, что я только что сделал, и это повергло меня в шок. Я понял, что уничтожить чью-то жизнь — значит уничтожить частицу себя. Это тщеславие, этот идиотизм… И пока я смотрел на медведя, я понял, что тут нет ничего общего с отвагой.