Эта вера в технику побуждает нас уничтожать по своему произволу все, что еще осталось естественного в мире, и стремиться приобщить всех к тому же культу машины.
По словам профессора Роже Хейма, «...человек взрывает мосты, соединяющие его с его же историей, пытается заглушить истоки своей жизни и с вершины огромной, им же воздвигнутой башни устремляется в неведомое, которое он называет будущим».
А что, если он ошибся? Что, если вера в придуманные им для себя новые игрушки — заблуждение? Человек должен застраховать себя и не порывать всех связей со средой, в которой он родился. Если современная техническая цивилизация — результат заблуждения, то возможность рождения другой, новой цивилизации зависит от того, что удастся уберечь из дикой природы. И не исключено, что будущие историки станут описывать техническую цивилизацию XX в. как чудовищную злокачественную опухоль, чуть было не погубившую человечество.
Мы отнюдь не беремся утверждать, что современная цивилизация действительно является ошибкой, а лишь несколько скептически оцениваем положение.
Но не одни только доводы и соображения прямой выгоды должны побудить нас охранять дикую природу. Человек, достойный носить это звание, не имеет права рассматривать вещи только с утилитарной стороны. Идея рентабельности, которую мы так охотно превозносим, «функциональный» аспект всего того, к чему мы стремимся, толкают нас на непростительные ошибки в повседневной жизни.
Природу нужно охранять не только потому, что она — лучшая защита для человека, но и потому, что она прекрасна. Человека еще не было, а мир, подобный нашему или отличный от него, уже миллионы лет блистал во всем своем великолепии. Те же законы природы, что и сейчас, управляли его равновесием и размещением гор и ледников, степей и лесов на всех материках. Человек появился, как червяк в плоде, как моль в клубке шерсти, и выгрыз себе местообитание, выделяя из себя теории, чтобы оправдать свои действия.
От дикой природы нет никакой пользы, говорят нынешние технократы. Более того, она нас стесняет, отнимает место у наших культур, служит приютом для всякого рода вредителей как среди видов растительного, так и животного мира, мешает нам подчинить все и вся закону человека, основанному на коммерческой выгоде. Избавимся же от нее, как от пережитка нашего варварского прошлого, чтобы забыть, что мы происходим от пещерного человека.
Но ведь и Парфенон2 тоже не приносит пользы. Если сровнять его с землей, то на его месте можно было бы настроить домов и расселить в них людей, нуждающихся в жилье. Собор Парижской богоматери совершенно бесполезен и, уж во всяком случае, стоит на очень неудачном месте. Снести бы его башни и трансепт — какой открылся бы простор для уличного движения, какое освободилось бы место для «паркингов»; служащие учреждений оставляли бы в них свои автомобили, а затем входили бы в небоскребы столицы нашего завтрашнего дня. Можно только диву даваться, насколько халатны технократы, допускающие, чтобы оставались на месте все эти анахронизмы, все эти безнадежно устаревшие памятники — преториумы римских форумов, средневековые соборы, версальские дворцы, храмы Индии и Центральной Америки, которым и оправдать-то свое существование нечем, кроме того, что они прекрасны и гармоничны и пробуждают в человеке мысли и раздумья, не содержащие, к счастью, ничего «функционального».
А ведь человек, если бы он очень постарался, мог бы раз десять повторить Парфенон. Но ему никогда не воссоздать тот один-единственный каньон, который вылеплен неутомимой тысячелетней работой эрозии, объединившей силы солнца, ветра и воды, не восстановить бесчисленных обитателей африканских саванн — животных, появившихся в результате эволюции, прошедшей уже миллионы лет по причудливым извилинам своего пути до того момента, когда в темных глубинах какого-то рода малюток приматов мелькнул первый слабый проблеск человека.