— Мою повесть тоже хотят снимать, и тоже дают крохи. Я тоже отказываюсь…
В начале «перестройки», когда большинство честных литераторов сели на мель, Зульфикаров отправил письма Ч. Айтматову, Р. Ибрагимбекову, послу Ирана — с просьбой выслать по тысячи долларов… Кто-то прислал — пару тысяч рублей.
Сейчас мой стариннейший друг с завидной практичностью находит спонсоров для издания своих книг и собирает подписи литераторов, чтобы его выдвинули на Нобелевскую премию — он не сомневается, что рано или поздно ее получит, хотя всезнающий поэт Эдуард Балашов советует ему заранее написать письмо в Нобелевский комитет и отказаться от премии. Кстати, у Балашова неплохое чувство юмора, но иногда оно из него улетучивается. Дело в том, что он серьезно увлекается буддизмом (даже встречался с Далай Ламой), но не отошел и от христианства — то есть, в нем постоянно борются Христос с Буддой, и, в зависимости от того, кто побеждает, он выдает бессмертные парадоксальные изречения:
— Нет прошлого и будущего, есть настоящее. (Хотя ясно, настоящее — продолжение прошлого).
— Нет в мире зла, есть нереализованное добро. (Зло есть, и немалое).
— После смерти наша душа попадает на солнце. (Вероятно, чтобы поджариться).
— Атланты были ростом восемнадцать метров. (Где же их скелеты?).
— В 49 году дьявол покинул нашу страну. Сейчас он на Сатурне. Так что, Россию ждет процветание.
Как-то мы сидели в нижнем буфете — Зульфикаров, Балашов и я. В череде искрометных сентенций Балашов высказал нечто захватывающее:
— Если в птицу попадет стрела, она кричит не от боли, а от радости (имелось в виду — переносится в Лучший мир).
— Гениально! — воскликнул Зульфикаров. — Не возражаешь, если это я вставлю в свою поэму?
— Пожалуйста! — засмеялся Балашов, давая понять, что подобных гениальных мыслей в его голове пруд пруди.
Будучи безбожником и материалистом, я попытался заземлить своих друзей:
— А если в ваши задницы влепить по стреле… или по пуле, вы тоже заорете от радости?
Поэты посмотрели на меня, как на тупицу, начисто лишенного воображения.
Однажды, еще в юности, Зульфикаров поехал в Переделкино к Пастернаку — хотел показать мастеру свои высококачественные стихи. Помню, я страшно огорчился, что не могу составить ему компанию (спешил на работу) — в то время я был одним из немногих почитателей невероятного таланта моего друга и каждую встречу с ним рассматривал почти как встречу с Богом. Нельзя сказать, что произведения Зульфикарова (сложнейшей формы — вязкие стихи в прозе) изменили меня, тем более всю мою жизнь, но они вселили определенный настрой — мне захотелось сделать что-нибудь подобное в области живописи и в этом мой друг всячески меня подогревал — как бы делился своей гениальностью. А вот времяпрепровождению Зульфикарова (содержательному, полному чудес) я завидовал по-настоящему, пока не понял, что у него просто редчайший дар — умение расцвечивать обыденность, делать чудеса из пустяков. Но это я понял спустя несколько лет, а в те годы во всем пытался подражать моему другу, брал на вооружение его манеру общения с людьми (с поправкой на свои условия и возможности), только у меня мало что получалось, моя унылая жизнь выглядела жалкой тенью его насыщенной жизни.
Зульфикаров вернулся в город с ликующим видом — классик благословил его на новые подвиги.
— Вот что значит великий человек, — сказал мой друг. — Он сразу оценил мои вещи! Ведь я пишу не какие-то там ледяные стихи, не конъюнктурные однодневки, а глобальные, эпохальные…
Спустя несколько лет я все же побывал в Переделкино — выступил в роли телохранителя другого дружка — Юрия Дудина (он решил показать свои стихи еще одному знаменитому поэту). Мы приехали в поселок и застали мэтра гуляющим по аллеям парка; он шел неторопливо, хромая, опираясь на палку; его лицо было прямо-таки отмечено печатью талантливости и, если сказать покрасивей, освещалось спокойным, ровным пламенем — благородством. Узнав, что мы к нему, он сказал:
— Очень хорошо, молодые люди, пойдемте на веранду… Вчера у нас здесь был ливень, а сегодня с утра, видите, солнце палит. На веранде попрохладней.
— Я хотел показать вам стихи, — сказал Дудин. — Посмотрите потом, когда будет время?
— Зачем потом?! — удивился поэт. — Сейчас и почитаю.
С первой минуты меня поразила простота и доступность поэта. На веранде он попросил нас рассказать о себе и, пока мы несли что-то бессвязное, внимательно слушал, наклонив голову, изредка понимающе кивал. Затем взял у Дудина стихи, сосредоточенно прочитал, похвалил, а в одном месте нашел корявость и с мягкой деликатностью спросил: