— Виктор Игнатьевич, как ты думаешь, таких людей, как Зина, надо оставлять на погибель чтобы не мешали остальным?
— Кто тебе такое сказал?
— Голова наш ― Иван Денисович.
— Дурак он. А не думает, что сам может оказаться в Зинкином положении?
С огорода вышла Наталья Фёдоровна с синим пластмассовым ведром. В сумерках и лицо, и руки, и белки глаз её матовы, отчего она кажется не такой, как всегда — очаровательней. Нет, нет, Оксана красивей, но и Наташа…
— Витя, — сказала она сладким голосом, — ты намерен кушать картошку с огорода? Есть у тебя такие мечты?
— Есть Наташенька, есть.
— Так вот, Витенька, Они могут не сбыться. Картошка усыпана колорадскими жучками. У многих кустиков ни одного листика, одни будылёчки. А ты и не почешешься. Посмотри, сколько я их наловила. ― И Наташа наклонила перед нами ведро, в котором копошились и лезли на штурм синих стенок красные личинки и взрослые особи билайновской раскраски. ― Назавтра тебе задание: займись!
— Понял. Займусь, Наташенька ― всех переловлю, перетоплю.
— О чём вы, мальчики, говорили?
— Ты как, Наташа, думаешь, может Зине для её же пользы лучше умереть?
— Ты, Юрочка, случайно не сошёл с ума?
— Это сегодня мне сказал Иван Денисович.
— А совесть?
— Он сказал, что для своего блага человечеству придётся её выкинуть на помойку.
— А ты что?
— Не согласился с ним. Люди-человеки так долго её взращивали. Только ею мы отличаемся от зверушек, и вдруг выкинуть!
— Ну тогда вот что, плевать нам на Ивана Денисовича; а завтра приедет к тебе мужичок на самосвале ― чернявый, с усами — дашь ему Зинин паспорт ― он привезёт уголь по льготной цене, ещё найди в районке[8] объявление: «Привезу дрова колотые», позвони и закажи куба три. Юрочка, ты уж, будь добр, заплати, у меня сейчас денежек совсем нет. А Зина тебе постепенно вернёт.
— Хорошо, Наташа.
И вот Зина проходит мимо меня с коробками. Я иду ей вслед:
— Зинаида Семёновна, дайте, пожалуйста, ваш паспорт ― вам уголь сегодня привезут.
Вхожу за ней в дом. Пока Зина роется в нечистом тряпье на кровати, осматриваю комнату. Пол чёрный, стены не белены лет двадцать ― Виктор Игнатьевич ничего не преувеличил — хуже, чем в его курятнике. Между стенами щель, белый свет через неё виден:
— Зина, — говорю ей, — как же ты здесь живёшь?
— Плоохо! Ох, плохо! Зимой в пальто и валенках сижу. И телевизора нету. Как в норе живу, — отвечает она, найдя наконец паспорт под матрасом.
Под впечатлением от увиденного звоню в Раскатовку Зининой сестре Раисе Семёновне ― бывшей учительнице. Описываю ей Зинино житьё в самых чёрных красках. Ветеран педагогического труда охает, ахает и говорит:
— Я всё понимаю, мне её жаль, пусть мне грех будет, но ничем помочь не могу. Мне семьдесят лет, я вся больная: у меня давление — двести, сахарный диабет. Скажите: как я её возьму!? Мне самой нужна хожалка! ― и Раиса Семёновна начинает плакать. ― А у Зинки есть дети. Ладно, Нинка пьёт, но Ванька-то в городе хорошо живёт. Позвоните ему. Сейчас я вам продиктую номер мобильника.
Жду, записываю, звоню.
— Иван, я насчёт вашей матери.
— Извините! Я ничего не хочу о ней знать! И не звоните мне больше!
— Что так? Чем она так перед вами провинилась? ― но это я говорю уже в пустоту, Иван отключился.
Заканчивая телефонные дела, звоню по объявлению в районной газете и заказываю три кубометра колотых дров:
— Сколько это будет стоить?
— Семь с половиной тысяч, с привозкой восемь.
А вот и древний «сазик» остановился против моих ворот. Из кабины бодро выскакивает чернявый усатый водитель: молодец Наташка! Спешу навстречу с Зининым паспортом и деньгами: восемь сто уголь, семьсот погрузка и доставка.
Сразу после обеда Зине привезли уголь, вечером дрова ― теперь не замёрзнет. Мы своё дело сделали.
— Юуура, — поёт на следующее утро Зина, придя за молоком, — сколько я тебе должна?
― Шестнадцать восемьсот.
— Возьми пять. Остальное с пенсии.
Пенсию приносят через несколько дней. У Зины шумно и весело. Ниночка с сожителем Валеркой Трушкиным, их друзья Саша и Валя Репкины, сосед Серёжа Трубочкин перетаскивают уголь в углярку ― звенят вёдра, шир-шихают лопаты.