Через час Трубочкин пробегает в магазин и обратно. Работники сидят на крылечке и на дровяных чурках. Вместо прежних звуков — оживлённые голоса, обсуждающие важнейшие вопросы мирозданья. Голоса всё громче, азартнее, всё чаще в речах матерные слова. Наконец голоса переходят в рычания, матерные слова, цепляясь друг за друга, текут яростными потоками; ругань, угрозы. К счастью, жара, работа и спиртные пары действуют усыпляюще. Всё смолкает, работники засыпают: одни, повиснув на ограде, другие, сидя, привалившись к стене, третьи, лёжа пластом, ― в общем, расположились как зайцы у дедушки Мазая.
Стучит палка — это Зина, как обещала, приходит отдавать долг с пенсии:
— Юуура, я тебе только шесть отдам. Пять восемьсот ― со следующей пенсии. Эта Ниночка взяла у меня три тысячи уголь таскать.
— А сколько вы получаете пенсии?
Она отвечает не сразу: прикидывает, не выдаст ли важную тайну:
— Девятнадцать после прибавки.
Компания таскала уголь три дня — как говорят в народе, впятером соломинку поднимали. Пока работали ― всё пропили: с ветру пришло, на ветер и ушло. Назавтра содрали со старушки ещё тысячу за складывание дров в поленницу ― взять взяли, да так и не сложили. Сложил Серёга Трубочкин, протрезвевший и с разбуженной моими упрёками совестью.
VI
Сегодня я один. Оксана повезла Матвейку в Город к родителям ― ему надо подготовиться в школу. Когда она уезжает, я перехожу в режим ожидания. Внутри меня пусто, время тянется как Матвейкина жвачка.
Вечером, пригнав коров, привязываю их цепями на помосте. Приходит Ольга Чернова. Она смолоду до самой пенсии работала в совхозе дояркой. Руки у неё изуродованы артритом, пальцы сплющены работой, одного на правой руке не хватает. Оксана договорилась с ней, что она поможет мне вечером подоить. Вообще-то я умею, но буду доить всю ночь.
Ольга рассматривает мою беседку, хвалит, что двор у меня в порядке, что денник устроен по уму, и коровы лежат на помосте, а не на земле в грязи, как было у неё с мужем, когда держали коров.
— Оля, какая у тебя пенсия? ― спрашиваю я.
— Восемнадцать тысяч, — отвечает Ольга. ― Хорошая пенсия. Грех жаловаться.
— Да, — соглашаюсь я, — пенсия дай Бог каждому.
— Но ты учти — у меня тридцать пять лет стажа в животноводстве, и четверо детей.
— Да я знаю, слышал. Говорят, у тебя и орден есть.
— Есть! В восьмидесятом году наградили. Тогда привезли чёрно-пёстрых коров. А у нас на ферме одна молодёжь. Создали комсомольско-молодёжное звено. Мне уже двадцать пять, а всё равно комсомолка ― и меня взяли. Сильно хорошие были коровы, вымя ― во, как бочонок! Ну и надаивали мы от них в первые годы по четыре тысячи. За это нашей звеньевой Орден Трудового Красного Знамени, а мне Орден Трудовой Славы третьей степени ― лежит где-то в комоде, давно его не видела.
— Оля, — говорю я, — извини за бестактный вопрос: отчего у тебя пальца нет?
— Оттого, что дура! Корову за цепь потащила, а палец в звено сунула. Она понеслась, да ещё головой мотнула, палец и оторвался.
— Никого сейчас не держите?
— Двадцать курей для яиц. А коров перестали. Они мне за тридцать пять лет вот так надоели! Литр молока для кошки я и у тебя куплю… А для денег ― не хочу, всех денег не заработаешь. Надо немного и для себя пожить. Недолго уже и осталось.
— Оля, а «для себя» — это как.
— А чёрт его знает. Чтобы не спешить никуда и сама себе хозяйка. Хочу ― делаю, не хочу, не делаю.
Ольга садится доить. Она две коровы, я одну, она две, я одну. Так и подоили всех.
Я даже ещё успел посмотреть по телевизору фильм «Что было до Большого Взрыва?».
Как здорово! Жизнь вечна, и я вечен! Всё повторится! Я засыпаю и сплю крепко, крепко, пока меня не будит стук в окно ― это пришла на утреннюю дойку Ольга.
Оксана приезжает дневным автобусом. Я встречаю её на Городской трассе. Мимо —туда-сюда — жужжат легковые автомобили, гудят-надрываются пыльные Камазы, «манны», «мерседесы», тянут из Средней Азии на рынки Города закрытые брезентом полуприцепы и прицепы с арбузами, фруктами, овощами, грохочут назад порожняком. Растёт напряжение: где же автобус? Опаздывает уже на пятнадцать минут… Не случилось ли чего? Но вот сверкнуло отражённое огромными стёклами солнце, далеко ещё, но он! Он! Сбавляет ход. Останавливается. А вот и Оксана! Стройная, светлая моя Оксана!