— Лёгочная эмболия.
— Похороны завтра?
— Вася… Здесь у нас никого нет. Село разъезжается. В городе наши дети, Витин брат. Я пойду на пенсию… Что здесь делать в старости? Значит и мне одна дорога ― туда, к ним. Так вот… Мы тут, все родственники, поговорили и решили похоронить Витю в Городе. Вечером, когда попрохладнеет, поедем, а завтра похороним его на Заельцовском кладбище.
— Что ж, Наташа, пожалуй, так действительно будет лучше.
Около девяти я пригоняю коров и говорю Матвейке:
— Посиди один, поиграй в свой Бравл Стар. Мы скоро придём. Не скучай.
У Солдатовых толпа. Казалось, что мало у него было друзей, а проститься пришло ― полный двор.
Подходит Наташа:
— Юра, Оксана! Вы возьмёте Машку? Я хочу остаться на девять дней.
— Конечно возьмём, Наташа! Оставайся, сколько нужно, — отвечает Оксана.
— Лёша, Настя! ― обращается Наталья Фёдоровна к детям. — Вы поедете на моей машине! Я с Василием Николаевичем. С вами — Нина Николаевна и Александр Фёдорович! — она указывает на незнакомых мне людей, видимо приехавших из города. ― С нами поедет Сергей Иванович и Вера Васильевна! Ну всё. Можно выносить.
Наташа командует, распоряжается, как всегда. Но она далеко не прежняя ― я-то чувствую. Ей кажется, что она должна командовать, и она командует. Все ждут от неё повелений, и она повелевает. Повелевает, не будучи уже повелительницей. Она держится из последних сил, и то выражение ошеломлённости, которое я увидел в её облике несколько часов назад, только усилилось.
Вот сейчас она очнётся, покачнётся, схватится за голову и закричит: «Люди! Пожалейте, оставьте меня! Дайте опомниться! Дайте понять, что со мной случилось!».
Выносят Виктора Игнатьевича, ставят во дворе. Подходят люди, прощаются.
Ну всё, гроб устанавливают в чёрный длинный автомобиль, присланный похоронным агентством. Трогаемся. Виктор Игнатьевич покидает свой дом и наше село навсегда. Его провозят по центральной улице, толпа медленно идёт за катафалком, за толпой следует несколько автомобилей.
И вот, один за другим отстают провожающие. Процессия выходит за село. Высоко и гулко стоит над нами вечернее небо. Оранжево-красный закат стекает по его западному краю страшно, как кровь. Катафалк останавливается, в его утробе включают «Сонату номер два» Шопена. Ну всё: прощай, Виктор Игнатьевич! Последние пешие отходят на обочину. Ещё миг, на полную мощь взвывают двигатели автомобилей, и они стартуют к городской трассе, на которой семь месяцев назад встречал я в лютый сибирский мороз живого и здорового Виктора, приехавшего с Наташей и Оксаной.
VIII
Просыпаюсь я среди ночи от чего-то страшного, увиденного во сне. Силюсь вспомнить, что именно приснилось, и не могу. Вдруг вспоминаю, что умер Солдатов, и вижу словно наяву: Виктора Игнатьевича везут в Город на кладбище, где его уже ждёт могила. Я отчётливо вижу эту чёрную дыру. Так вот как кончается жизнь! ― Всех нас ждёт эта страшная чёрная дыра в земле!
Невыразимый, не знакомый ранее ужас охватывает меня. Я не могу вдохнуть: воздуха не хватает. Покрываюсь горячим потом. Мне кажется, что сейчас я умру. Во всём теле жар, как будто под кожей у меня кипяток. Откуда этот жар — такого со мной никогда не было. Осторожно, чтобы не разбудить Оксану, встаю и выхожу на улицу. Здесь мне наконец удаётся вдохнуть полной грудью.
Небо ещё черно, воздух прохладен, над совхозом мёртвая тишина. Я сижу на крыльце с четверть часа. Делается холодно. Встаю и возвращаюсь в дом. Но едва ложусь, всё возвращается: удушье, ужас, жар.
— Ничего, ничего, — убеждаю себя, — это не опасно. Что-то с психикой… Кажется, это называется «паническая атака». Я уже слышал о ней. Только не предполагал, что и я буду ей подвержен. От панических атак не умирают. Надо успокоиться и всё пройдёт. Надо отвлечься. Чем? Почитаю-ка стихи: «Мне не спится, нет огня; всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный раздаётся близ меня». Действительно, раздаётся. Никогда не слышал раньше, а сегодня слышу, как они стучат на кухне. Как мучительно тянется время. И никакой надежды заснуть. Стоит шелохнуться, и проклятый кипяток жжёт изнутри, я задыхаюсь от ужаса. Сколько же времени? Небо всё такое же чёрное. Если так будет продолжаться несколько дней, я сойду с ума. «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца…». «Пора, пора, рога трубят…». Какое по счёту стихотворение я читаю? Двадцать восьмое. Почему же не светает?