Но осенью я почувствовал её. Она поселилась у меня в животе справа и слева под рёбрами. Сначала я не обратил на неё внимания. Мало ли чего у меня не болело в жизни ― пройдёт и это. Но не проходило. Надо было пойти в больницу и провериться, но я не пошёл…
Не пошёл, потому что больше чем умереть, я боялся умереть после Оксаны. Всё может быть, всё может статься с человеком, как говорил один чеховский герой, может и Оксана по ошибке уйти раньше меня ― что я тогда буду делать?! У меня уже сейчас плохо гнётся позвоночник, а что будет, если он вообще окаменеет, и я не смогу встать?! Нет уж, не лечиться, не тормозить её надо, а торопить.
У меня бывали чёрные дни и ночи, когда, просыпаясь от боли, думал: «Я умираю… Мне конец!». Сердце бешено колотилось, становилось страшно, но не так, как ещё недавно при панических атаках. Стоило боли чуть притупиться, я засыпал, утром вставал, завтракал, — и никто ничего не замечал, даже Оксана.
После этого несколько дней меня душил «депрессняк», и жизнь окрашивалась в чёрный цвет. Я был другим — первым кандидатом на вылет из жизни: «Почему всё не так?», — думалось среди работы. ― «Ах, я ведь скоро умру!». Чтение не шло на ум; боязнь увидеть сходство между своими ощущениями и тем, что показывали по телевизору, заставляли судорожно хватать пульт и переключать программу, если в ней выступали врачи.
Потом боль отступала, депрессия уходила, и я думал, что это совсем не то, что я думаю, и списывал прежнее состояние на присущую мне мнительность. Настроение поднималось, появлялась надежда пожить ещё немного, пожужжать вокруг цветков жизни и повкушать их мёду.
Через несколько дней эйфория сменялась беспокойством, что смерть моя откладывается на неопределённое время, и я не успею вовремя прибраться. Не буду врать ― это чувство было намного слабее страха смерти, и не мешало мне становиться болтливым, и донимать Оксану разговорами о жизни в новых эонах.
И вот снова лето. Тринадцатое июля. Два года назад умер Виктор Игнатьевич. Я на велосипеде пригоняю стадо. У нас по-прежнему семь коров, но быков на продажу только трое.
— Юра, — говорит мне Оксана, — ты не болен? Мне кажется, ты похудел.
— Отчего бы мне не похудеть ― такая жара! За день так пóтом изойдёшь, что ой-ой-ой!
— Так ведь и в прошлом году было жарко, а ты был…
Пытаюсь пошутить:
— Ну так ведь годы! Усыхать с годами ― естественно.
— Не врёшь? Нормально себя чувствуешь?
— Нормально, нормально, не бойся!
«Значит, оно! — думаю я. ― Если уже со стороны видно, ошибки быть не может!».
Теперь я точно знаю, что скоро умру. Ну вот и хорошо. Только бы недолго лежать и не сильно мучиться.
И Бехтерев гнёт меня ниже и ниже. По ночам болят рёбра и поясница, и я думаю, что со временем будет только хуже. Я уже не могу спать на спине, и устраиваюсь на диване на боку, подтянув ноги. Но пока удаётся «расходиться» днём.
У Матвейки новое увлечение: он смотрит на Ютюбе безобразные ролики: четыре взрослых мужика, дико вопя, валяются в грязи, залезают в гроб, обливают друг друга всякой пакостью и хохочут, как одурелые. Матвейка смотрит всё это в восторге, с горящими глазами, возбуждённо потирая ладошки.
— Матвеюшка! ― обращаюсь я к нему проникновенно. ― Милый ты мой, прекрасный мой внук! Ну не смотри ты эту гадость! Не умори меня с печали!
— Дедушка! ― отмахивается он. ― Это же круто! Прикольно! У них шестнадцать миллионов подписчиков! Ты ничего не понимаешь!
Зачем мы с Оксаной работали, зачем старались покрыть их ипотечный кредит? Куда мы катимся? Кем будет Матвейка? Вырастет и изменится? Вряд ли. И таких, как он, шестнадцать миллионов! Или больше?
У меня нет высшего образования, но я читал всё моё детство, всю юность и молодость, получал огромное наслаждение от Великой Русской Классической Литературы. Правда, я не люблю четыре из пяти великих книг Достоевского, зато «Братьев Карамазовых» считаю величайшим романом всех времён. Как же получилось, что мои дочь и внук принесли это богатство в жертву дикости, дебильности, безобразию. И я не вижу пути к выздоровлению.
«Ах мои милые! Что-то в последнее время мне стало тяжело жить! Видно много стал понимать. Ну да ладно, недолго уже осталось».