Вечером небо очистилось от туч, заметно потеплело. Пригнав коров, иду к Солдатовым. Наташа в футболке и брюках доит козу Машку:
— Ничего не получается, Юра. Во-первых, не прописана, во-вторых, в доме престарелых нет мест. Можно выписать и прописать на сайте госуслуг, но там требуются документы на жильё ― на её хибару. Нинка вряд ли оформила её в собственность. А это делается через суд ― волокита будет долгая. Есть и медицинская проблема: по её заболеванию в обычный дом для престарелых могут не взять, направят в интернат для душевно больных.
— Какая же она душевно больная! Ну несёт ахинею, так многие старики её несут. Она не буянит, не агрессивна…
— Ну попробуй, докажи. В общем, на сегодня ситуация такая.
— Ладно, проследим, чтобы купила дров и угля ― авось ещё одну зиму переживёт.
Возвращаюсь домой в одиннадцать. Оксана только что кончила доить коров. Совсем темно, а Матвейки нет. Уехал с Артёмкой на велосипеде в семь часов сразу после ужина, и с тех пор не появлялся.
Разливаем молоко по полторашкам, складываем в холодильник ― для завтрашней продажи на рынке.
— Ну что с ним делать? С Матвейкой? Совсем от рук отбился, то не выгонишь, то не загонишь. Так бы ничего, если бы не речка, не ямы, не машины на дороге… Да мало чего.
— Дело не в этом. Он должен знать, что есть порядок, который надо соблюдать.
Наконец хлопает дверь, стучат о пол шустрые ножки.
— Явился, паршивец ты этакий! Ты когда должен быть дома?
— Я не паршивец! ― возражает Матвейка.
— Хорошо, что ты отстаиваешь своё достоинство, плохо, что у тебя нет чувства юмора, я ж беззлобно сказал.
— Ну, дедушка! Знаю, что в полдесятого надо приходить! Но мы играли в футбол один на один! Представляешь! Я только Куделе проиграл! Но ему уже одиннадцать, и он занимается в футбольной школе!
С одной стороны, я рад, что Матвейка оторвался от телефона и в волю набегался, с другой, досадую, что от нашего воспитания он становится всё более разболтанным.
— Есть будешь? ― спрашивает Оксана: для неё важнее, чтобы ребёнок был накормлен.
— А что есть? ― охотно отзывается Матвейка.
— Чай и бутерброд. С колбасой или с мёдом?
— Э-м-м, — думает Матвейка. ― С мёдом!
— Вот видишь, теперь бабушке чай греть, бутерброды готовить! Не видишь, что бабушка устала!
— Ладно, не ворчи, дедушка, — успокаивает меня Оксана.
— Эх мы, педагоги! ― отвечаю я.
— Не педагоги, а бедогоги, — ухмыляется паршивец, откусывая бутерброд.
Ложимся в первом часу.
IV
Лето вернулось. Опять жарко. Вокруг беседки распустились пионы ― запах обалденный, как говорит молодёжь. Шмели гудят, пчёлы с головой влезают в цветки: «И блеск, и жизнь, и шум листов…».[5]
Оксана уехала с Наташей на рынок. Звоню в Раскатовку знакомому фермеру. Я уже десять лет покупаю у него сено, а сегодня мне нечем кормить быков. Обещает привезти вечером. Оказывается, у них вчера не было дождя. Удивительно!
— Только сено не прессованное, — предупреждает фермер.
— Ладно, застогую.
Матвейка с Артёмкой сидят в беседке и проходят уровни.
— Матвейка! — говорю я. ― Смотри: лето, солнце, каникулы — лучшее время года. Мы в твои годы играли в лапту, вышибалы, в пионербол, в «Двенадцать палочек» — по двадцать человек собиралось, а вы задницы просиживаете с телефонами!
— Дедушка! Тебя послушать, так у вас всё было замечательно, вы пупы земли, а мы козлы и лохи!
— Дерзишь, Матвейка, а это нехорошо. Идите-ка, покатайтесь на велосипедах, ножки разомните, а не то закиснете, ссутулитесь, ожиреете. Уж ты не заставляй меня прибегать к силе.
— Пойдём, — теребит Артёмка моего внука.
Матвейка кладёт телефон в карман шортиков.
— Матвейка, отнеси в дом, положи на стол! Выронишь ― разобьётся.
— Не разобьётся, я его уже много раз ронял ― он небьющийся.
Мальчишки сели на велосипеды и уехали.
Валентина Демьяновна приходит сообщить, что дедушка уехал в «пансионатор», заодно приносит большую чашку виктории. Не взять невозможно: она ставит в сенях и убегает. Вот такая она! Кто хоть раз сделал ей, как она считает, добро, тот не избегнет её долгой, долгой благодарности.