Гаал доложил мне, что ротный с золотыми зубами без всяких разговоров отпустил к нам капрала Хусара, который действительно оказался каменщиком по профессии. Взводный очень доволен моим выбором.
Дни в Брестовице проходят серо, монотонно, и вот мы опять идем на смену. Немцев на день раньше перевели в Констаньевице. Снова ночной марш.
Теперь мы знаем, куда мы идем: проводники ведут нас к Вермежлиано. Солдаты без конца толкуют о Вермежлиано, пугают новичков и издеваются над ними. Путь труден. Местами мы попадаем в районы, освещенные неприятельскими прожекторами. Как только в сноп света попадает живое существо, немедленно начинается жестокий обстрел шрапнелью. Еще при дневном свете в начале марша проделываем несколько упражнений: по команде «Прожектор»! все должны броситься на землю, на острые камни, в ямы и рытвины и слиться с мертвой серой почвой, Во время марша мы несколько раз ложимся на землю. Достаточно одного неосторожного движения, чтобы маршевая колонна была обнаружена.
Итальянцы стреляют, но прицелы неверны, гранаты дают перелеты. Мы только слышим дикое урчанье взрывов и металлическое бренчание осколков между камнями. Несколько раз чувствую холодное прикосновение смерти к затылку, и это заставляет меня еще сильнее прижиматься к спасительному серому камню.
Почва по дороге в Вермежлиано исключительно вулканического происхождения. Кругом сплошные торосы из ломких серых камней. Сплошь и рядом попадаются большие воронкообразные углубления, обнесенные заборами из камней. Ветры, время и люди нанесли землю на дно этих «кратеров», и эти кусочки являются единственной плодородной землей местных жителей. Дядя Хомок все время вздыхает:
— И как тут живут люди? Что за негодное существо человек! Во всякую щель забивается, как таракан.
Во время марша фельдфебель Новак, старший унтер роты Арнольда, избил моего сапера за то, что тот не лег вовремя перед вспыхнувшим лучом прожектора. Возмущению Гаала нет границ. Он жалуется мне, в надежде, что я привлеку фельдфебеля к ответственности.
— Бить не полагается, господин лейтенант, этого ни в одном уставе не сказано, — ворчит мой взводный.
Когда мы спускаемся в ложбину, он направляет электрический фонарь на лицо избитого солдата. Сапер — молодой человек; я его узнаю, это наш электромонтер. Из носа и изо рта его капает кровь на висящую на груди газовую маску.
— Почему вы не легли вовремя, Кирай? — строго спрашиваю я.
— Согласно приказу, господин лейтенант, тот, кто не успел лечь, должен оставаться неподвижным, закрыв лицо и блестящие части снаряжения. Я стоял около камня и, нагнувшись, слился с ним.
Гм! Он слился с камнем, серым, как солдатское сукно.
— Гаал, подайте рапорт и остановите кровотечение Кираю.
Гаал очень доволен, он покажет Новаку. Я вспоминаю похожий на молот кулак Новака и представляю, с какой силой он мог ударить солдата. Откуда такая злоба?
Арнольд очень равнодушно отнесся к моему заявлению. Ведь мы идем на фронт, туда, на линию огня, там все уладим. Да, возможно, что завтра жестокая артиллерийская подготовка уладит все наши дела — и мои, и Арнольда, и Новака, и Гаала. А теперь только тихо, тихо, бесшумно, как шайка воров, крадется тысяченогий батальон. Вот мы и в ходе сообщения, таком узком, что в нем с трудом могут разойтись два человека. Окопы тут очень близко друг от друга: тридцать, двадцать шагов, а может быть, и того меньше. «Доплюнуть можно».
— Ну, здесь надо будет крепко подвязать штаны и ухо держать востро. Глаза тоже не носи в кармане, а то в другой раз не понадобятся, — говорит «старый» доброволец «молодому», идущему за ним вслед.
Австрийские кумовья-ландверы — очень аккуратный народ. После них даже самые отчаянные позиции имеют какой-то оттенок уюта. Начальник саперного отряда, обер-лейтенант, приглашает меня в свою каверну. Его денщик, нагруженный вещами, ждет, пока господин закончит дела, и дядя Хомок уже таскает в каверну наше «оборудование». Обер-лейтенант передает мне подробную карту позиций. Эта работа — плод восьмидневной скуки, в ней видна добросовестная рука гражданского инженера. На чертеже показаны приблизительные расстояния между окопами. Небывалая близость. Это даже не параллельные, а какие-то капризно бросающиеся друг на друга переплетенные линии. В этом страшном лабиринте не сразу сориентируешься. Обер-лейтенант берет с меня слово, что я обязательно сохраню и закончу чертеж и вручу тому, кто меня сменит.
— Главное, коллега, это тишина. Нельзя собираться, нельзя шуметь, иначе хороший итальянский бомбометчик может натворить здесь дел.