На следующий день после полудня меня вызвал к телефону лейтенант Кенез. Кто-то называет мою фамилию, но это голос не Кенеза. Мой собеседник говорит по-немецки, и по его певучему акценту я узнаю полковника Хруну. Он направляется к нам. Мы встречаемся в устье главного хода сообщения. Старик в сопровождении своего длинного адъютанта быстро переходит от одного прикрытия к другому, хитро улыбается, шутит, предостерегает нас от итальянских стрелков, которые могут попасть даже в замочную скважину. Хруна прекрасно знает наши позиции. Его интересует правый фланг, он хочет пробраться через нас на 34-й участок, чтобы установить какие-то нужные ему данные.
Полковник держится настолько просто, что я решаюсь пригласить его к себе в каверну. Он принимает приглашение. Старик очень разговорчивый и приятный собеседник.
— Я уже предлагал нашему главному командованию великолепный способ атаковать Бузи. Атака должна быть произведена исключительно саперным методом. Надо сделать так, чтобы наступали не люди, а окопы. Для этого необходимо собрать достаточное количество строительного материала — мешки, щебень, цемент, бревна, выстроить рядом с Бузи, вернее, вплотную, такую же возвышенность и оттуда прыгнуть на итальянцев. Такую гору можно сделать очень быстро, но Лантош все настаивает на том, чтобы минировать Бузи.
Я не могу понять — шутит он или говорит серьезно. В его глазах миллион улыбок:
— А между тем, без шуток, движущиеся позиции — это не такая глупая вещь, как кажется. Они могли бы сделать очень интересной нашу прозаическую позиционную войну. Ну да ладно, все это мечты. — Полковник быстро опрокидывает рюмку коньяку и потом прибавляет: — Во всяком случае, это более реально, чем все фронтальные удары против Бузи, стоящие тысяч и тысяч людей, в то время как для защиты возвышенности требуется не более двух хорошо расставленных пулеметов.
Я слушаю старика, смотрю на его золоченый воротник и думаю: «И у него есть свой конек».
Полковник прощается. Я иду провожать его. В районе взвода Бачо Хруна останавливается и говорит:
— А этот аппендикс не мешало бы удлинить, кое к чему он, может быть, и приведет.
Старик со своим адъютантом уходит в направлении Вермежлиано.
Тихо. Только где-то вдали, у Сан-Михеле, как далекий гром, ухает артиллерия. В таких случаях выстрелы не слышны, а долетают только звуки разрывов.
«Да, это далеко, — думаю я. — И не твоя беда, когда не над тобой рвется шрапнель и ударяет граната».
Из своей каверны выходит Бачо. Он слышал последние слова полковника об аппендиксе и придирчиво говорит мне:
— А ну-ка, чтобы завтра твои саперы вместе с моими людьми принялись за дело.
Я вяло возражаю, но тут же, откуда ни возьмись, вырастает мой круглолицый помощник. Он уже знает, о чем мы говорим, и немедленно вступает в спор со своим вечным оппонентом.
— Саперы не обязаны занимать позиций. Это дело пехоты. Мы только работаем над позициями, прошу хорошенько заметить.
Бачо возражает мягко, по-товарищески, как и полагается старшему, но Шпиц горячится еще больше и спорит, желая доказать свою правоту.
— Знаете что, ребята, давайте-ка зайдем туда, в этот окопчик. Мой капрал сегодня доложил мне, что там превосходно слышно каждое слово из итальянских окопов. По его мнению, неприятель от нас не дальше, чем в десяти шагах, — говорит Бачо.
— Да, конечно, по прямой, по воздуху, — возражает Шпиц.
— Ошибаешься, не по воздуху, а по земле. Не будем спорить, там есть превосходные перископы, и можно убедиться на месте. Ну, кто со мной?
Бачо так повернул дело, что уклониться неловко, и мы все без всяких разговоров двигаемся к аппендиксу. Идем гуськом, пробираясь от одного выступа к другому. Чем дальше мы углубляемся в окопчик, тем больше он кажется нам ненужной и даже вредной затеей. Аппендикс вначале неуверенно извивается по плоскому месту, а потом каким-то змеиным поворотом забирается на верхнюю террасу. Вот тут, в расширенном конце окопа, и сидели люди из взвода Бачо.
Мы подошли к перископу. Действительно, невероятная близость: за путаными проволоками видны стальные щиты итальянского бруствера, мешки, камни.
— Что это, контр-аппепдикс?
— Нет, основные позиции итальянцев.
— Не может быть, это какой-нибудь выдвинутый гарнизон.