Ну наконец-то, подумал Ставр, пытаясь перевести дух: человек, которого он так давно хотел убить, находился всего в нескольких шагах от него.
Каким юным он оказался при ближайшем рассмотрении, с удивлением обнаружил Шуйский, окидывая оценивающим взглядом любовника своей жены. И с удовлетворением заметил, что у того серьезно повреждена левая рука.
Впрочем, оба они были измучены, покрыты кровоточащими ранами и едва держались на ногах, тяжело дыша. Однако каждый был полон решимости прикончить соперника.
– Ну вот мы и встретились… наконец… казацкий пес, – хрипло прорычал Шуйский.
– Да, у меня есть кое-что твое.
– Теперь уж… ненадолго. – Шуйский поднял свой меч и кинжал, оценивая расстояние до раненой руки гетмана.
– С сегодняшней ночи – навсегда. – Ставр крепче сжал меч и кинжал, забыв о боли в левой руке, страстно желая, чтобы человек, помыкавший Татьяной, нашел смерть от его руки. Он бросился на князя.
В лунном свете зазвенела сталь. Шуйский отчаянно пытался парировать выпады гетмана. Оба сознавали, что сражались не на жизнь, а на смерть. Здесь не могло быть компромисса, ни один не попросит и не даст пощады, никто не призовет их остановить смертельную схватку.
Столь разные, как день и ночь, каждый оспаривал у другого свое право на жизнь. Их свирепая, безжалостная борьба, их сила были равными, и никто на свете не смог бы предсказать исход поединка.
Ведомые яростью и жаждой мести, они обменивались выпадами, наносили удары и раны, но ни один не был способен нанести последний, роковой удар. Силы убывали, они уже едва держались на ногах. И хотя гетман был вынужден по большей части сражаться лишь правой рукой, его юность и проворство брали свое. Он явно оказался не по зубам Шуйскому, терявшему последние силы. Почувствовав смертельную опасность, тот прибегнул к коварной уловке.
– Ты не доживешь до того… ты не увидишь, как родится твой ублюдок, – прохрипел он.
Ребенок! У Татьяны будет ребенок!
В этот момент Ставр на какую-то долю секунды ослабил бдительность.
И тут князь пронзил его мечом.
Сраженный смертельным ударом, гетман упал на землю, а Шуйский, весь дрожа, пошатнулся и едва не последовал за ним. Он был слишком слаб, чтобы насладиться своим триумфом, его мозг лишь фиксировал сам факт того, что он выжил. У князя едва достало сил, чтобы вскарабкаться на коня. Оказавшись в седле, он обхватил руками шею коня и потерял сознание.
Когда он чуть позже пришел в себя, ему стало ясно, что у него не было ни малейшей возможности выполнить обещание и привезти голову гетмана. Но он получит удовольствие, сообщив жене, что ее любовник мертв.
А затем придет черед ее самой и ее ублюдка.
Он повернул коня к дому.
Глава 16
Господь все же смилостивился над Татьяной, никогда не нарушавшей его заповедей и не грешившей, если не считать грехом слишком сильную любовь. Своей милостью, а может, в наказание за черные деяния князя Господь сделал так, что князь Шуйский на обратном пути скончался от ран.
Однако княгиня встретила известие о смерти мужа с безмолвным безразличием. Все пришло слишком поздно. Ее жизнь кончилась.
После получения сообщения Сигизмунда о происшедшей бойне многие дни дворня Татьяны опасалась за ее здоровье. Она не спала, почти не ела, не различала дня и ночи. Едва замечала свою дочь. Ее возлюбленный умер, и она обезумела от горя. Когда дни превратились в недели, душевные муки прорвались слезами, она часами плакала, пока не превратилась в бледный изможденный призрак. Выплакав все слезы, она беспрерывно смотрела в окно, словно в ожидании того, кто, как всем было известно, никогда уже не придет.
В день рождения Зоя впервые выговорила слово «мама». Вырываясь из материнских рук, малышка улыбалась Татьяне и с детским восторгом повторяла впервые получившееся слово.
Княгиня отвернулась от окна и в первый раз после отъезда гонца Сигизмунда заговорила нормальным тоном.
– Умненькая моя девочка, – произнесла она, беря дочку на руки и улыбаясь при виде розовощекого личика. – Моя сладкая умненькая крошка.
Это было чудесное возвращение к жизни, и все дворовые крестились и возносили хвалу Господу. Они почувствовали облегчение и стали наконец разговаривать в полный голос, а не шепотом.
– Какой сегодня день? – спросила Татьяна, и когда ей сообщили, задала следующий вопрос: – А месяц? – Ее глаза широко открылись, когда ей сказали.
Это стало поворотным пунктом, словно двери внезапно распахнулись, открыв доступ свету и теплу в ее помраченный рассудок. Она в тот же день сходила на могилу Тимофея, где, преклонив колени, долго разговаривала с ним, как с живым.
В языческом мире говорить с душами усопших было обычным делом, и дворовые лишь кивали головами в знак согласия, радуясь выздоровлению хозяйки. Жизнь вернулась в нормальное русло, хотя улыбка еще редко появлялась на лице княгини. Но она снова погрузилась в каждодневные заботы по имению и, как никогда прежде, лихорадочно заставляла всех работать. Однако никто не жаловался, все понимали, как необходимо ей быть постоянно занятой. Это средство, чтобы удерживать демонов на расстоянии.
И вот в один теплый апрельский день княгиня произвела на свет сына – прелестного светловолосого и зеленоглазого малыша, который по древнему русскому обычаю стал наследником умершего мужа Татьяны, князя Шуйского.
Она дала ему имя отца, пренебрегая тем, что могут подумать люди. И полностью посвятив себя детям, нашла утешение и радость в материнстве.
Но она никогда не переставала горевать по великой любви всей своей жизни. Правда, старалась оплакивать ее в одиночестве, сознавая, как трудно для ее челяди видеть ее горе. Она хотела также уберечь от этого своих детей. Однако по ночам, в тиши опочивальни, оплакивала все свои утраты – великую любовь, короткое счастье и ожидающую ее пустоту в будущем.
Был конец лета, когда птицы сбиваются в стаи для перелета в южные страны. Однажды вечером, на закате солнца, вдалеке появился одинокий всадник.
Татьяна с детьми были на крыльце, наслаждаясь теплом уходящего дня. Вздрогнув от крика няньки, Татьяна подняла голову, и у нее перехватило дыхание. Светлые волосы седока блестели в лучах заходящего солнца, очертания плеч всколыхнули воспоминания. Очевидно, это разум играет с ней такие шутки. Это, верно, видение, мираж. Но тут няня указала пальцем – ясно, что она тоже увидела наездника, и Татьяна поняла, что человек был реальным. Сердце у нее бешено забилось, она передала малыша няне, наклонилась, чтобы поцеловать его, обернулась и сломя голову бросилась вниз по дороге.
На бегу она выкрикивала его имя, слезы струились по ее лицу, а испуганные воробьи беспорядочно взлетали с деревьев.
Он ответил ей, правда, едва слышным голосом, остановил коня и осторожно спешился. Она почти физически ощутила, как ему было больно, когда он спускался с седла на землю.
Она бежала к нему, и ей было все равно, что он заметно хромал, главное – он был жив!
Ставр остановился, прежде чем она добралась до него, раскрыл свои объятия, и мгновение спустя она повисла у него на шее. Он едва не задохнулся от толчка, его лицо сразу посерело, но руки сомкнулись вокруг нее, и так они стояли в золотых лучах заходящего солнца, плача и смеясь одновременно, шепча слова любви, испытывая головокружение и восторг, ощущая себя снова как единое целое.
– Я дома, – вымолвил он наконец, оторвавшись от ее губ, и его слова бальзамом пролились на ее душу.
Она не спрашивала, где он был или как он оказался здесь, хотя борьба со смертью оставила след на его лице. Она промолвила только тихо и яростно:
– Обещай мне, что теперь ты дома… навсегда. Скажи мне это, Ставр! Скажи немедленно!