Судя по злобному взгляду, коим вдова одарила меня, причинно-следственную цепочку в своей голове она смогла выстроить верно, благодаря чему и понимала, что именно своей оговорке у меня в гостях обязана очной ставке с доктором Шустовым. Странно — сама оговорилась, а виноват я… Но стоит отдать Ангелине Павловне должное, злобу свою она отложила в сторону и на вопрос пристава ответила вполне миролюбиво.
— Вы же понимаете, господин старший губной пристав, что сразу после смерти Захарушки такое признание было бы для меня… — она замялась в поисках нужного слова, — …обременительным. Сейчас же, когда, как я смею надеяться, моя невиновность установлена, я отпираться не стала и слова Ефима Даниловича по доброй воле подтвердила, что у вас и записано.
Нет, определённо умна. Понятно, что столь откровенно объясняет она причины умолчания исключительно напоказ — вот, мол, смотрите, какая я честная и правдивая — но в вину ей это не поставишь. И, кстати, речь почти образцово правильная, где, интересно, она научилась так изъясняться?
Шаболдин, как я понял, игру вдовы тоже раскусил, потому и не стал ни ругать её молчаливость в недавнем прошлом, ни хвалить нынешнюю запоздалую откровенность. Слегка кивнув и показав тем самым, что объяснение принято, он перешёл к следующему вопросу:
— А вам, Ангелина Павловна, не кажется, что просьба ваша к доктору Шустову и без того выставляет вас не в лучшем свете?
— Я Захарушку не травила и травить не собиралась, — обиженно сказала вдова. — Я и вправду хотела прожить с ним все годы, ему оставшиеся, окружить его добром и любовью, а что жила бы на его деньги, так добрые дела и должны быть взаимными. И видит Бог, если я и не была к Захарушке столь же добра, как он ко мне, то нет в том моей вины, хоть того же Ефима Даниловича и спросите. Уж про Севушку в Минске вы же знаете, так и с Захарушкой я собиралась жить.
— Ну хорошо, — согласился Шаболдин и тут же нанёс новый укол: — А с родными Захара Модестовича вы как жить собирались? Тоже в доброте и любви?
— С Фёдором я встретилась, едва стало ясно, что Захарушка уже скоро сделает мне предложение, — услышать от Ангелины Павловны я ожидал что угодно, но уж точно не такое. — Он, конечно, рад не был, но мы договорились.
— И о чём же? — заинтересовался пристав.
— О мире, — ответила вдова. — Фёдор обещал не настраивать отца против меня, я обещала не требовать себе большого наследства.
— Неравный договор, не находите? — ехидно спросил Шаболдин. — Исполнение Фёдором Захаровичем своего обещания вы могли видеть ежедневно и в случае нарушения ему попенять, исполнение же вашего обещания никак не могло быть проверено до оглашения завещания Захара Модестовича.
— Захарушка и сам поначалу говорил мне, что много я за ним не унаследую, — спокойно возразила Ангелина Павловна. — Те облигации он уже гораздо позже мне подарил. Сказал, что пусть лучше мне деньги достанутся, чем младшему сыну.
— То есть составить новое завещание он всё-таки собирался? — надавил Шаболдин.
— Я ничего о том не знаю, мне Захарушка не говорил, — вдова вернулась к прежним своим показаниям.
— Хорошо, не знаете, — принял её слова пристав. — А как Фёдор Захарович исполнял ваш с ним договор?
— Честно исполнял, — над ответом вдова ни секунды не раздумывала. — Но только он сам. От его супруги я натерпелась…
— А когда вы с Фёдором Захаровичем о мире уславливались, о болезни Захара Модестовича разговор был? — спросил Шаболдин.
— Он и так знал, — Ангелина Павловна нахмурилась. — И понимал, что я в доме его отца ненадолго. Должно быть, потому и почёл за лучшее со мной миром договориться.
Ох уж эта её привычка ставить себя в центр мироздания! Шаболдин тоже еле заметно улыбнулся, видимо, тоже оценил самомнение вдовы.
— С Василием Гуровым у вас, Ангелина Павловна, какие отношения сложились? — продолжил пристав.
— Да какие там отношения! — вдова пренебрежительно фыркнула. — Поначалу Василий мне интересен был, я же его никогда раньше не видела. Но быстро наскучил.
— А что так? спросил Шаболдин.
— Василий глуп, хотя порой бывал и забавен, — вдова Гурова состроила недовольную гримаску. — Всё выспрашивал меня про Захарушкино завещание, так, кажется, и не поверил, что я не знаю ничего. Потом против Фёдора меня всячески настроить пытался, почему-то втемяшил себе в голову, будто Фёдор мне житья не давал, да с отцом меня хотел поссорить… Даже пошутил, что если бы я лжесвидетельствовала против Фёдора, дескать, Фёдор отца и отравил, он бы меня понял и не осудил.
— Вот даже как?! — у Шаболдина загорелись глаза. — А сами-то вы, Ангелина Павловна, как считаете, кто Захара Модестовича отравил?