— А интересно выходит, Алексей Филиппович, — хищно усмехнулся пристав, едва отправил младшего Гурова в коридор. — Вот как хотите, а я так полагаю, милейшая Ангелина Павловна младшего брата против Ольги Кирилловны и настроила!
— Кто бы спорил, Борис Григорьевич, — согласился я. — Вот знать бы ещё, зачем оно ей?
— Так сей же час и узнаем! — обрадованно отозвался Шаболдин.
Сказано — сделано. Когда Василий Гуров подписал допросные листы, пристав вернул в кабинет Ангелину Павловну и взялся за неё. Вдова не упиралась, сразу признавшись в том, что и сама пребывает в полной уверенности относительно виновности Ольги Гуровой в отравлении Захара Модестовича, что всегда так думала, потому и Василию Гурову о том сказала. На вопрос Шаболдина, для чего ей такое понадобилось, не задумываясь, ответила, что ничего такого, исключительно ради торжества справедливости говорила. Уж не знаю, как она говорила это младшему Гурову, а приставу отвечала с такими честными глазами, что даже мне чуть не стало совестно. Впрочем, ни Борису Григорьевичу, ни мне не оставалось ничего иного, кроме как показать наше удовлетворение ответом. Ну да, актриса, она актриса и есть, но ничего, кроме этого, у нас с приставом на Ангелину Павловну больше не было, а обвинять её в актёрском мастерстве как таковом — ну, знаете, есть среди бессмысленных занятий и более приятные. В итоге вдова наконец отбыла восвояси, а Шаболдин взялся за братьев Гуровых.
Очная ставка между ними мне не понравилась. Не то, чтобы нам она ничего не дала, но видеть, как родные братья, нимало не стесняясь чужих людей, обвиняют друг друга в бесчестности и жадности, было, прямо скажу, неприятно, причём не только мне, но и Шаболдину — у пристава на лице читалось отвращение, которое он особо и не скрывал. Однако, как я уже сказал, нашлось и нечто такое, на что стоило обратить внимание. Уж очень слабо, я бы даже сказал, вяло, отстаивал Фёдор Захарович доброе имя супруги, когда Василий Захарович повторил свои подозрения в её адрес. Складывалось впечатление, что старший из братьев и сам уже готов заподозрить собственную жену.
Избавившись от надоевших нам братьев Гуровых, мы с приставом немедленно принялись обсуждать как раз поведение старшего из них. В том, что Фёдор Захарович тоже подставляет под наши подозрения Ольгу Кирилловну, мы сошлись почти что сразу, настолько это смотрелось очевидным. Не возникло у нас разногласий и по вопросу, для чего оно старшему Гурову нужно — чтобы уйти из-под положения закона о невозможности наследования убийцей за своею жертвою, никакой иной причины тут, как мы оба были уверены, не могло и быть. Тут я и поделился с Шаболдиным своим соображением относительно того, что только доказав знание Фёдором Гуровым истинного положения дел с подаренными отцом Ангелине Павловне облигациями, мы сможем доказать и его соучастие в отравлении отца, а то и не соучастие даже, а главенствующее положение в преступном сговоре с супругой. Шаболдин очень внимательно меня выслушал и призадумался.
— Тут, Алексей Филиппович, вот что получается, — задумчиво начал пристав. — Вы, я так полагаю, правы. Но мы и против Ольги-то Гуровой никак ни одной прямой улики не найдём, а если искать ещё и доказательства того, о чём вы говорите… Мне вот представляется, что быстрее будет найти нечто такое, с чем Ольгу Кирилловну можно будет посадить в камеру и допрашивать хоть каждый день. Попомните, Алексей Филиппович, моё слово, она нам тогда и супруга своего сдаст с потрохами.
— То есть вы, Борис Григорьевич, считаете, что сосредоточить усилия надобно именно на Ольге Гуровой? — прямо спросил я.
— Я, Алексей Филиппович, в том совершенно уверен, — твёрдо ответил пристав.
Настала моя очередь задуматься. По уму выходило, что Шаболдин прав, и проще будет дожать Ольгу Кирилловну, чтобы она рассказала нам обо всём, в том числе и о роли её супруга в деле, нежели выискивать, каким образом мог узнать про дарёные облигации Фёдор Захарович, но я с некоторым удивлением обнаружил где-то в глубинах своего сознания подозрение, что ничего подобного не случится. Уж не знаю, то ли я домахался-таки утром шашкой до восстановления предвидения, то ли что ещё, но уже через несколько мгновений подозрение почти превратилось в уверенность — ничего такого мы от Ольги Гуровой не узнаем. Но как мы с Шаболдиным оба не могли пришить к делу нашу убеждённость в дутости того алиби, что создала Фёдору Гурову девица Букрина, так и я не мог вывалить на Бориса Григорьевича свои предчувствия. Попытался я задуматься и над тем, как так вышло, что я одновременно и признавал правоту пристава, и уверился в том, что он ошибается, но усилием воли заставил себя остановиться, решив что морочить голову самому себе я буду дома, а не в губной управе. В итоге мы с приставом наскоро выпили по стакану чаю, да и разошлись по домам.