Она боялась шагнуть. Невольно оглянулась — страх выжал надежду, что она здесь не одна. Ей так нужно было услышать хоть слово, хоть одно-единственное.
Ночью орошенное утро молчало.
Один из кабанов лежал в двух шагах от нее. Напряженно вытянутые ноги, брюхо вспорото во всю длину. Пьяно жужжали зеленые мухи. Растекшаяся кровь, розовая пена. Глянцевито-черный кабан, она звала его Иродом. Бывало, она скребла ему спину вилами, а он отвечал благодарным утробным хрюканьем. Тогда он еще был живой.
Белый кабан поднялся и, пошатываясь, заковылял ей навстречу. У него была изувечена бабка, исполосована спина. Когда-то он казался ей надменным и коварным. Теперь просил о помощи. Неуклюже рухнув рядом со своим другом, он уставился на нее водянистыми голубыми глазами. Веки с белесыми ресницами медленно закрывались.
— Идиоты… Мерзкие!
Она гнала от себя страх, чувство одиночества. Она еще не умела мириться с беспощадной жестокостью живых существ. Усовещевала их, когда они норовили достать друг друга сквозь просветы в загородке из стальных трубок. Растерянно плакала, когда порой находила розовых поросят, загрызенных собственной матерью. Она всем желала только добра. Даже тем, кто родился лишним.
Она поглядела на обоих кабанов. На мертвого и на умирающего. Наконец-то они помирились. Они подрались насмерть только для того, чтобы не видеть друг друга. И это им удалось. На бетонных плитках засыхала кровь. Их звали Ирод и Плутон.
Дверцы загонов распахнуты настежь.
Спокойно спали свиноматки.
Под лампами грелись молочные поросята.
Ничего не произошло.
Она плакала.
Тот, кто заканчивал дежурство вечером, с утра снова приступал к нему. Вчера она сама заперла эти загоны. Звали ее Гедвика.
— Гедвика, Гедвика, — качал головой зоотехник. — Кто теперь будет делать нам поросят?
Глядя ему в глаза, она тщетно искала в них хотя бы тень жуткого события, которое заставило ее расплакаться на рассвете.
— Я их заперла, — прошептала она. — Хорошо заперла!
Зоотехник морщился и трепал свои густые бакенбарды:
— Один кабан издох, другой вот-вот издохнет. Представляешь, как бабы развопятся?
Голос его тянулся как мед. Он всегда так говорил — всегда раздавал слова, обкатанные, словно галька со дна искристо-холодного ручья.
— А почему вы сами никогда ничего не скажете?
Она не чувствовала за собой вины; она хотела услышать обвинение. Хотела защищаться.
— А что тут говорить? — буркнул зоотехник. Уже много лет он работал среди женщин. И всегда безопаснее было просто слушать, о чем они толкуют. Но все же он не удержался:
— Мы останемся без поросят, черт подери!
— Нечего виноватых искать, — решительно заявила Пилатова, баба — что два твоих мужика, высокая, плечистая: сунь ей трубку в зубы — и выйдет матрос; а с сигарой она могла бы сойти за игрока в тотализатор на скачках. — Нечего, и все тут!
— Нда… — Зоотехник прищелкнул языком и улыбнулся. Неприметно, но так, чтобы заметили Гедвика и Панкова, мать шестерых детей, пучеглазая и щуплая. Но о том, как она вертела своим здоровяком-мужем, ходили легенды.
— Кабаны — что твои мужики, — медленно и четко рассудила Пилатова.
Зоотехник громко сглотнул слюну — у него-то рыльце было в пушку. «Так тебе и надо», — злорадно подумала Гедвика.
Они сидели в комнатке за опоросным отделением. Белые стены, стол, два стула, широкая железная кровать, цветные вырезки из журналов, герань. Когда одна из свиноматок должна была пороситься, здесь сидела и ждала дежурная. Пилатова обычно читала дамские романы, Панкова вязала шапочки, голубые с розовым помпоном или розовые с голубым, Гедвика записывала события своей жизни во внушительный дневник.
— Если не доберем план по поросятам, то звания нам не видать? — Панкова вопросительно посмотрела на зоотехника.
Тот покачал головой, но вслух ничего не сказал.
— Я еще ни разу не была в Праге, — выдохнула Панкова.
Пилатова вздохнула и уставилась взглядом в потолок:
— Значит, поедем через год.
— А если тем временем звание отдадут другой бригаде?
— Ты что, не можешь съездить в Прагу сама?
— Лучше бы за премию. — Панкова умоляюще сложила руки.
Зоотехник полистал в блокноте.
— Может, еще и обойдется. Поглядим, сколько у нас супоросых маток.