На стрелках больших станций поезд бешено грохотал, и шапка с помпоном описывала почти полный круг на крючке. Я следил за ее фантастическим раскачиванием и от души забавлялся в ожидании момента, когда она свалится в грязь под ногами. Зернышки твида были рассеяны по белому полю. Когда шапка, наконец, свалилась, я осторожно поднял ее, стряхнул черные жирные брызги и с виноватой улыбкой подал спутнику. Тот изрек только:
— Упала. Ну и вывозилась! Я ее всего тридцать шесть дней и ношу-то.
Заметив мое удивление, он стал объяснять:
— Купил седьмого января. В среду, в девять часов. На Пршикопах. Маленький такой магазинчик. Шапки, шляпы, перчатки, чемоданы.
Псих, подумал я. Но лучше ехать в обществе психа, чем с девчонками, возвращающимися с танцулек, чей неискусно наложенный и размазанный грим напоминал мне подмалеванные, как у клоуна, глаза сестры. Или с пожилой железнодорожницей, чьи руки приспособлены мыть окна экспрессов, а когда им доводится писать, то почерк выходит размашистым и неженским. Однако разговор со спутником был начат, и приличие требовало хоть как-то отозваться. А главное — скрыть, что я о нем подумал.
— У вас изумительная память.
Мой визави усмехнулся. Но не польщенно, как усмехаются люди, когда им скромно указывают на их скрытые добродетели, способности или приятные черты. Он усмехнулся с какой-то покорностью судьбе.
— Память? Да нет, вряд ли. Это ведь у всех так… Случись с нами что угодно — автомобильная катастрофа, смерть близкого человека, утрата иллюзий, государственный переворот, — мы из всего этого только и запомним, что тогда кричала какая-то птица, да так странно, что сердце захватывало, или что пахла сирень, что мимо шел смешной человек с огромными ступнями, или что один из пожарников, примчавшихся к рухнувшему самолету, в котором погибло восемьдесят человек, шмыгал носом…
Видно, у него беда, подумал я, и мне захотелось как-то дать ему знать, что я его понимаю; захотелось привести какой-нибудь пример из жизни, успокоить его и внушить мысль, что он не одинок. Но в голову ничего не приходило, и я тупо таращился на собеседника. А тот, видимо, испытывал потребность объяснить свое неожиданное излияние. Быть может, потому, что уловил в моем лице некоторый испуг.
— Нет, нет, никто у меня не умер, и катастрофы никакой не было, и в государственном перевороте я не замешан, — сказал он. — Я вполне нормальный человек. Многие считают меня даже «преуспевающим молодым человеком». Так ведь это называется, правда? Люблю хорошо одеваться — как увижу что-нибудь элегантное, сразу покупаю и долго после этого испытываю приятное чувство. Много езжу, и мне лестно слышать о себе: «Он только что из Брюсселя», «вернулся из Вены», «побывал в Ленинграде». Меня часто приглашают выступать в школах, в филиалах Союза чехословацко-советской дружбы и так далее… Рассказываю я им этак небрежно, давая понять, что такие пустяки, как частые поездки, вовсе не выводят меня из равновесия, напротив, в этом для меня нет ничего особенного. А шапку эту (с шапки все еще капали черные капли) я купил через неделю после возвращения с Дальнего Востока. Япония, Владивосток, Хабаровск, Абакан, Иркутск.
Мне вдруг стало смешно — мой спутник и в разговоре со мной впадал в деланно-равнодушный тон — по привычке…
— Дома я примерил новую шапку перед зеркалом и остался в высшей степени доволен собой. Успешная поездка, успешное возвращение, а тут еще и шапка мне идет. Я постарался выразить на своем лице все это вместе, а при мысли о том, что мне предстояло в ближайшее время, решил, что таких важных персон, как я, не так уж много. Сначала я должен был составить отчет о поездке, то есть опять же напомнить самому себе, что мало кому удается достичь того, чего достиг я; а вечером пойти на премьеру пьесы моего приятеля. Он просил меня, с заискивающей улыбкой, написать о премьере — и, само собой, расхвалить ее. Абсолютно бездарный драматург, но отказать ему значило добровольно лишить себя сознания собственной значимости, собственной незаменимости. Одним словом, самому сравнять себя с теми бесполезными, обыкновенными людьми, которые не ездят ни в Париж, ни в Токио. На следующий день мне предстояла лекция на ежегодном собрании партийной организации нашей улицы — о Шушенском, куда я заехал по дороге и где жил в ссылке Ленин…
Мой спутник вдруг потерял нить рассказа. Я ободряюще улыбнулся, что помогло ему продолжать. Он облегченно вздохнул, словно только и ждал моей улыбки.