После Зденека в домике на пляже осталась лишь пара ненужных вещичек: старые рваные кроссовки, закопченный котелок, темные очки без одного стекла и майка, в которой он, изо дня в день сидя на складном стульчике, с легкой задумчивостью следил за поверхностью пруда. Работа у Зденека была легкая, за целое лето никто не утонул. Я подкладывал в печку веточки и думал при этом о том огоньке, который разгорелся между мною и Штепкой. Штепка, лежа на топчане, с упреком поглядывала на меня. В четыре часа в домике уже было темно. Я машинально потянулся за оплетенной бутылью с вином, отпил немного и поставил ее рядом, а не на стол. Я посмотрел на Штепку, потом открыл дверку печурки и уставился на огонь. Полосы на моем свитере стали еще краснее. Так же, как и я.
— Теперь тебе уж не выдумать отговорок, — сказала Штепка и собрала то, что осталось после Зденека. Я ждал, что она помянет Зденека хоть одним добрым словом, что при воспоминании о нем чуть улыбнется, что какую-нибудь из оставшихся вещичек ласково погладит или спрячет, но Штепка была так равнодушна, что я застыл, как от холода. Никаких нитей, никаких нитей, стучало у меня в голове. Ничего. Совсем ничего. Кроссовки и майку Штепка, не моргнув глазом, бросила в печку, очки сунула в котелок и открыла окно. Со стороны Келчан дул холодный ветер. Штепка замахнулась, и котелок с очками, описав большую дугу в ледяном воздухе, пронизанном тонким снегом, звякнув, ударился оземь там, где мы со Штепкой впервые встретились, там, где в конце лета была высокая трава. Этот звук колокольным звоном отозвался в округе. Так на моих глазах Штепка похоронила Зденека. Мне хотелось упрекнуть ее, но я ничего не сказал. А что будет со мной? Я тут же прогнал эту мысль. Штепка резко захлопнула окно и легла на топчан. Снег на полу растаял, комната снова прогрелась.
— Ты когда-нибудь выходила замуж?
— Раза три, — похвасталась Штепка.
Я и бровью не повел.
— Наверно, это весело, — усмехнулся я, но мне было несколько неприятно слышать это. Однако я не подал виду. Я простил ей все. Теперь она была со мной.
— Да, весело. А ты?
Я махнул рукой. Не стоило говорить об этом.
— Я не женился ни разу, — произнес я с легким сожалением, потому что для меня это имело значение.
Штепка прыснула. Она это хорошо знала.
Я вытянул ноги и принялся рассматривать полосы на своем свитере.
— Но теперь я женюсь. На тебе!
Я много выпил, но сознавал, что говорю.
Штепка тоже сделалась серьезной.
— Я выйду за тебя, Юро.
— Это будет твоя четвертая свадьба, — пошутил я.
Штепка ничего не ответила.
Сложив свитер ровно пополам, я перекинул его через спинку стула. На минуту сжал в руках бутыль с вином. Потом снял с керосиновой лампы стекло и чиркнул спичкой. В домике давно не топили. На улице был мороз. Фитиль никак не загорался. Ладонь Штепки все еще оставалась пустой. Я вынул из коробка еще одну спичку, но раздумал зажигать ее.
Я привстал с топчана, и Штепка приподнялась на локтях. С третьей или четвертой спички фитиль, наконец, загорелся.
Штепка взметнулась с топчана и заглянула в бутыль.
— Чего ты? — спросил я.
— Ты уже все выпил. Я принесу из сарая еще, — сказала она.
— Это будет уже свадебное вино, — воскликнул я, и глаза у меня заблестели.
Пока она одевалась, я растянулся на ее месте. Мне было хорошо. Потом я приподнялся на локтях. Этому я научился от Штепки.
Когда Штепка открыла дверь и морозный воздух дошел до меня, я, быстро вскочив, схватил Штепку за руку. Ладонь ее была горячая.
— Я пойду с тобой.
Штепка вырвалась.
— Не нужно. Я сама.
И ушла.
Мы с дедушкой Штепки сидели на кухне в Келчанах под лампой со стеклянными подвесками. Старик вытащил из ящика стола старую облупленную линейку и потянулся к занавескам. Без линейки он бы до них не дотянулся. Потом задвинул занавески, чтобы нас не было видно с улицы. Посередине одна занавеска заходила за другую.
— Когда ты был в поле, возил кукурузу, она была тут с ним, — сказал он.
Я махнул рукой.
— Ты был ей только любопытен, — продолжал старик.
Я снова махнул рукой. Меня это больше не интересовало.
— Тебе нужно было уехать летом. Не стоила она этого, бестолочь, — облегчил себе душу старик, погрозив кулаком в сторону Кийова. — Уж больше-то она ко мне не приедет. Пусть с ней возятся родители.