Да, а потом наступил сорок восьмой год, — констатировал я скорее просто для себя. Перемены в общественно-политической жизни должны были неминуемо сказаться и на судьбах этих отчаянных парней из пограничья, на судьбах, им самим казавшихся просто блестящими.
Йозеф щелкнул зажигалкой и посмотрел на часы. Поезд номер девять был еще далеко. Изборожденное морщинами, суровое лицо Йозефа, освещенное снизу, показалось мне вдруг неожиданно мягким. И вновь его скрыла тьма, а я ни единым словом не торопил Йозефа рассказывать дальше. Мне казалось, что он хочет, что ему просто необходимо избавиться от чего-то, и избавиться от этого он должен только сам. Вероятно, в этот момент он потрогал воду, потому что сказал:
— Ишь как эта ледяная стервь вдруг потеплела!
Я кивнул, хотя он, конечно, не мог видеть этот непроизвольный кивок, так же как и едва ли мог догадаться о мыслях, роившихся у меня в голове, когда я пытался себе представить ту самую, сладкую, жизнь внезапно разбогатевших торговцев.
— К тому времени я был женат, родился мой первый сын. Старик уже дышал на ладан, а вместе с ним — и торговля в нашей лавке. Я вертелся как белка в колесе. Переправлял скот и всякое другое. Сначала в Чехию, потом в Австрию!
— Вот уж никогда бы не подумал, что ты занимался контрабандой! — сказал я, чтобы как-то подбодрить его.
— Пустяковое дело. Сунешь в лапу финансовым органам, и гони стадо через границу хоть средь бела дня. Управляющий хорошо знал, зачем он посылает нас троих на ту сторону уже осенью. Ведь вскоре грянул Февраль. Сам он в это время с женушкой и священником был уже далеко. Да, словно это все было вчера. Трактирщик пришел сказать мне, что и мы, мол, тоже уходим. В тот вечер по радио выступал Готвальд. Коммунисты запустили его речь через громкоговорители на всю округу. И тут на меня впервые напал страх. Я не решился поговорить с женой. Когда мы с трактирщиком двинулись в путь, она и парнишка спали. Трактирщик, тертый калач, рассудил, что нас могут подловить возле моста, ведущего в Австрию, и что надежнее, мол, податься в Баварию…
Я представил, как февральской ночью две затерянные человеческие фигурки пробиваются через снега и замерзшие болота, с каким трудом карабкаются они по тропинкам, тянущимся через всю долину на запад. Может, как раз сейчас наша лодка проплывает над теми местами, топями, зарослями вереска и стежками, по которым тогда пробирались контрабандисты. Все давно скрыла вода. Мы сидим, беседуем, а при этом каждый из нас думает о береге, о том самом надежном из всех берегов, окружающих любое озеро. У меня мелькает мысль, что человек всегда ищет берег, что и в жизни он тоже ищет этот самый надежный из берегов.
— Чем дальше мы уходили, тем яснее и глубже я понимал, что здесь что-то не так, — продолжал тем временем Йозеф. — Ведь я мечтал о времени, когда не будет господ и их надутых барынь! И вот это время пришло, а я оказался в стороне… в стороне! И знаешь почему? Да потому, что я лез к тем, с которыми у меня не было ничего общего, я втирался в компанию людей, от которых меня воротило, несмотря на все их панибратство. Ведь на самом-то деле им всегда было наплевать на нас, голь перекатную. Это только нам, нам казалось, что мы тоже господа! А были мы всего-навсего обычными батраками у этих настоящих господ!
Я боялся, что вдруг раздастся гудок поезда и мой приятель не закончит рассказ. Нет, девяти еще не могло быть. А звуки, то здесь, то там проникавшие сквозь мглу и темень, нам ничего не говорили.
— Да, Антек, это был походец! Оттуда к Баварии дорога все время в гору. Холодище, снег проваливается, после полуночи мы были ни живы ни мертвы от усталости. Да меня еще всю дорогу одолевал страх: с одной стороны, страх за жену и сына, с другой, — страх перед всеми, на ком мы нагрели руки. И все время мне казалось, будто я стою враскорячку: одной ногой в грязи, а другой — и того похуже. Так мы дотащились до домика на горе, о котором раньше я и не знал. Трактирщик дорогу помнил хорошо, наверняка водил уже сюда кого-то, да и не один раз. В избе уже поджидали люди. Они тоже хотели попасть за кордон, но это были совсем другие люди, не то, что я. И все они тараторили, что бегство наше долго не продлится, что уходят, мол, лучшие из лучших и что только после возвращения мы сможем занять подобающее нам положение. Трактирщик разыгрывал роль хозяина гостиницы. И мне было даже немного жаль его; может, потому, что к горлу подступал комок от жалости к самому себе. «Уважаемый господин», «сударыня», «мадам» — не переставая, сыпал он, считая, что прекрасно справляется со своей ролью. Выглядело это ужасно. Отправиться мы предполагали на рассвете. Только я исчез раньше…