— Довольно, парень. У меня уже нет никаких сомнений, — воскликнул пораженный колбасник и посмотрел на меня как на чудо. — Ведь ты же прирожденный араб. Тебе надо было родиться в Аравии. Ведь ты же истинный мусульманин.
Тут в лавку вошел доктор Матиаш, и пан Гумпал тут же сообщил ему о том, что его только что поразило.
— Мудрец, — воскликнул он, обратившись к старику, — снимите шляпу перед этим юношей, который когда-нибудь прославит наш город. Сейчас в это трудно поверить, но вы тоже удивитесь, услышав, что он знает. Было бы непростительным грехом, если бы его отдали учиться сапожному ремеслу и ему пришлось бы есть конину. По моему мнению, в нашем городе это первый человек, кто проник в тайны арабского языка.
— Да неужели? — оживился паи Матиаш. — Этот мальчик изучил арабский язык? Ей-богу, это удивительно.
— Я только что сам в этом убедился.
— Он знает арабский язык, — изумлялся пан Матиаш. — Значит, он владеет классическим языком Харуна аль-Рашида. Этот чудесный язык, которым гордится волшебный Восток! — И тут, приглядевшись ко мне повнимательнее, он в удивлении воскликнул: — Да ведь это Сверчок, мой молодой друг, который читает на дереве классиков!
— Да, — сказал я.
— Этот мальчик — феномен, — сказал пап Гумпал.
— Безусловно, — пан доктор Матиаш в знак согласия кивнул головой, — если он владеет языком, на котором написан Коран и «Тысяча и одна ночь».
— Скажи что-нибудь еще пану доктору, — попросил меня колбасник и, подбоченясь, сказал: — Ну, не мешкай!
И я снова выпалил:
— Хаджи галеф оско омар бен хаджи ибн ал госарах. — И продолжал дальше: — Абу келб. Ибн кисмет. Ибн самум. Ибн дьяур.
— Прекрасно, прекрасно, — восторгался пан Матиаш моими познаниями. — К тому же, — сказал он и, обращаясь к колбаснику, добавил: — У этого мальчика блестящее будущее. Найдите мне еще такого же в его возрасте.
— Да расшибись я в лепешку, все равно не найду. Сколько тебе лет, сынок? — спросил меня пан Гумпал.
— Скоро будет десять, — ответил я. И двое мужчин снова изумились.
— Знаешь что, Сверчок? — сказал пан Гумпал. — Мы совсем забыли о пане Чинчере. Бьюсь об заклад, что у него подводит живот и что он клянет тебя почем зря. Вот тебе колбаса. Отнеси ему ее и тут же возвращайся.
Пан Чинчера и впрямь уже метал громы и молнии, но я не хотел ничего ему объяснять и быстро удрал от него.
Приближалось время ужина. В лавке колбасника собрался народ. Те, что заказали себе сосиски и хотели их съесть в лавке, уже сидели за столиком, другие, торопясь домой, просили завернуть покупку в бумагу. Теперь народ валил валом, и у пана Гумпала было полно работы. И все же он встретил меня улыбкой и явно был рад тому, что я вернулся и он сможет похвастаться мною перед своими посетителями.
— Вот этот мальчик без запинки говорит по-арабски, — сообщал он, показывая на меня.
— Он араб? — спросил кто-то.
— Почему он должен быть арабом?
— Вы же сказали, что он свободно говорит по-арабски.
— Но он не араб. Ты, сынок, араб?
— Не знаю, наверное, нет, — растерялся я.
— Видите, он не араб, — сказал пан Гумпал.
В лавку вошел еще один покупатель; услышав конец разговора, он огляделся и спросил:
— Кто здесь араб?
— Нет здесь арабов, — ответил пан Гумпал, — но вот этот мальчик, который, кажется, и до трех считать не умеет, отлично говорит по-арабски. Об этом и шла речь.
— Но он же не араб?
— Об этом я и толкую! — в отчаянии воскликнул паи Гумпал.
— А почему он говорит по-арабски?
— Это уж вы его сами спросите.
— Я не все время говорю по-арабски, иногда только, — сказал я.
— Да перестаньте вы, — мрачно произнес мужчина, евший сосиски. — Ну что особенного, если кто-то говорит по-арабски?
— Позвольте, вы говорите: «кто-то». Но если по-арабски говорит вот такой мальчуган, разве в этом нет ничего особенного? — вмешался пан Матиаш.
Тому посетителю, что ел сосиски и сидел за столиком напротив пана Матиаша, явно хотелось поспорить. Насмешливо взглянув на пана Матиаша, он сказал:
— Если ему охота говорить по-арабски, пусть говорит по-арабски. Почему бы ему не выучить арабский язык?
— Послушайте, — неожиданно с раздражением заявил пан Гумпал, — мы все усложняем. Вы когда-нибудь видели, чтобы десятилетний мальчик был епископом? Или генералом? Или главой правительства? Или чтобы такой мальчик дома сконструировал дирижабль и отправился на нем на Северный полюс? Ну, а перед вами ребенок, который так бойко болтает на чистом арабском языке, как истый араб. И это вам ничего не говорит?