Знал я, что когда-нибудь мы схлестнемся с Пугачом в чем-то неразрешимом, но не ведал, что очень скоро. Возможно, в спорах с атаманом об единоначалии, об острой необходимости объединения всех отрядов под единым тактическим руководством, о моем прилюдном определении атамана как полевого командира заслуженного, но средней руки, родилось это неприятие.
Нелюбовь ко мне присутствовала и в его ближнем круге, я раздражал многих, но это не была лютая ненависть. Да и соглашались со мной некоторые. В курилках, тихо, советуя, правда, не лезть на рожон.
…Лицо подростка показалось мне знакомым. Это он вызвал тогда ребят. Нас он считал властью и силой. Так оно и было. В опустевшем городе не осталось ментов. Город теней напоминал пейзаж заброшенной промзоны с целлофаном на окнах и выбоинами в асфальте. Закрытые двери жилищ не давали гарантий неприкосновенности собственности, точно так же, как банкоматы не давали больше купюр. Обесточенные машины для денег казались однорукими бандитами заброшенного казино, в котором на рулетке разыгрывалась жизнь целого города.
Я попросил пацана подождать у перекошенного фонарного столба с давно разбитой лампой и свисающими струнами электропроводки. Зайдя в расположение ополченцев, я вынул свою буханку из вещмешка, отломил половину и понес ее изголодавшемуся пареньку. Он не услышал, как я подошел.
По привычке я теперь ходил осторожно, трехмесячный опыт позиционных боев уже имелся, и он вынуждал озираться и искать естественные укрытия. И бесшумно приближаться. Когда я стоял сзади, он все еще переминался с ноги на ногу, глядя в звездное небо. Беспечность. Вот что отличает мир от войны…
— Как зовут? — вернул я его на землю.
— Митяй.
— Держи полбуханки, а то щеки провалились.
— Спасибо, а тушенки нет?
— Тушенки нет, гречка будет. И картошка с луком. С мясом туго. Завтра приходи, в это же время. У меня как раз смена. Я вынесу.
— Хорошо!
— Ты в том доме живешь?
— В том.
— Напор есть в кране?
— Только на первом этаже. Очень слабый. У них все набирают.
— Хватает?
— Не всегда, колонки спасают в частном секторе и возле ЖЭКа, да лужи, когда лень туда телепать.
— А ты в каком подъезде живешь?
— Я с углового подъезда, куда мина попала…
— Надеюсь, не с той квартиры?
— Не с той. Там никто не выжил.
— А ты с кем живешь?
— С сестрой старшей. Кристинкой. Мама в Крыму с младшим, в Балаклаве, а мы здесь.
— Я тоже с Крыма. С Севастополя.
— Крымчанам повезло, их Путин под крыло взял. А мы второго сорта. Что для России, что для Украины…
— Это кто ж такое сказал?
— Отец сказал. Его украинцы в плен взяли на блокпосте. Он боеприпасы вашим возил. Сказали, или бус оркестровый конфискуют для нужд ополчения, или сам чтоб возил, тогда не тронут. Так его со снарядами и патронами повязали. Теперь пытают его, как сепаратиста. Дядя Ваня сказал… Он видел.
— Слушай больше дядю Ваню этого… — попытался подбодрить я.
— А смысл ему врать? Видел он батю моего. Сказал, что живой, но избитый. Пытали его. Я к вашему атаману бородатому ходил, он обещал обменять. Сейчас же перемирие…
Резонно. Смысла в обмане не было. Как-то совсем стало жалко пацана. Я вдруг вспомнил, что наши «соседи» из подразделения Востока обнаружили под Дебальцево братские могилы с мирными жителями.
— Обменяют на тех укров, что траншеи роют? — голос пацана из бодрого превратился в дрожащий, он уже едва сдерживал слезы и молил. — Батя мой вам пригодится! Он может вам оркестр организовать, чтоб на парадах музыка была! Мой отец на всех инструментах может! Он на бусе целый оркестр перевозил. Вместе с инструментами. Там и тромбон, и барабан-бочка с тарелками, и валторны, и сакс. Вызволите его?
— Ну, раз атаман сказал… Тем более что оркестр.
Я не знал, что ответить, но понимал, что пацан не пришел бы сюда, не будь положение безвыходным. Он хотел спасти отца, хотел накормить себя и сестру. И выжить. Что может быть важнее желания выжить… Что может быть благороднее попытки вытащить из беды родного человека…
Парень побежал, окрыленный надеждой, с половиной буханки за пазухой. Я смотрел ему вслед, почти не сомневаясь, что атаману сейчас не до его отца. Между полевыми командирами пробежала кошка. Каждый тянул одеяло на себя и рисовался перед Москвой и всей Россией своими полководческими способностями, чтобы именно через него проходила «гуманитарка» и военно-техническая помощь ополчению. Ну и ради власти.